Сергей Еремин - Нахимовский Дозор [litres]

– Даже не знаю, как сейчас дело обстоит… Раньше были, как не быть. И в Инкермане был, еще Климент его открыл. И на Бельбеке был. В горах еще, где монастыри пещерные. В Доросе, столице готско-аланского княжества Феодоро был. Его задолго до готов нашли. Когда я на крымские берега перебрался, мне на него сразу указали. Все, нет его. На Байдарах тоже иссяк. Говорил мне кто-то, что еще до меня прямо посредине Севастопольской бухты был. Но даже не иссяк, просто пропал. Я там плавал, не нашел даже следов.

– В Бахчисарае, поговаривают, есть, – поделился своими познаниями Нырков. Мичман слушал с большим интересом, все больше помалкивая.

За последнее время молодой человек сильно повзрослел. Не только окреп телом, но и стал более выдержанным, более уверенным и твердым в высказываниях, не лез попусту в чужие споры. Да и то: не пристало боевому офицеру, на груди которого, если распахнуть шинель, виднелся бант с крестом Святой Анны, трепать языком.

Орден ему, как и многим другим отличившимся офицерам, был пожалован к Рождеству. Сам крест прибыл недавно, и Филипп еще частенько скашивал глаза на грудь, дабы убедиться, что все взаправду, и он – не последний воин в Севастополе.

Еще замечал Бутырцев, что его подопечный выказывал гораздо меньше восторгов. Это старого мага не то чтобы печалило, просто становилось невыносимо грустно при виде того, как огрубляет война душу человека. Душу Иного.

Но был предмет, в адрес которого Нырков восторгов не жалел, на чувства не скупился: Мария Андреевна, Маша, Машенька, дочь капитана второго ранга Пигарева Андрея Сергеевича.

История знакомства молодых людей была проста и для Севастополя обычна. Когда Филиппа после ранения в Инкерманском деле доставили на первый перевязочный пункт, что разместился в Дворянском собрании, он попал в руки матушкиной знакомой по Петербургу Светлой целительницы Лидии Николаевны Кузьминой. Она прибыла вместе с сестрами Крестовоздвиженской общины и к моменту ранения Филиппа уже была в Севастополе. Кузьмина его быстренько подлечила еще до прибытия Бутырцева, которого она тоже знала.

Лидия Петровна даже вздохнула с облегчением, узнав о том, что запрет на применение ее способностей в лечении на дозорного Ныркова не распространяется. Еще мичману показалось, что дама очень рада видеть старого мага. Что ж, он, Светлый, тоже был рад видеть своего Темного начальника.

На следующий день госпожа Кузьмина представила раненым офицерам, лежавшим в комнате госпиталя, свою знакомую из числа городских барышень, вызвавшихся помочь докторам, – дочь морского офицера Марию Андреевну Пигареву.

Филипп увидел огромные серые глаза, глядящие на него, и пропал. Казалось бы, обычная девица, его возраста или чуть моложе, стройная, высокая, в простом ситцевом платье, с тяжелыми темно-русыми косами, свисающими на спину из-под чепца. Но от нее повеяло мирной довоенной жизнью, домом. Она была светлая не по-Иному, она была просто светлым человеком. При виде нее офицеры постарше вспомнили своих жен и дочерей и приободрились. Молодые, даже тяжело раненные, постарались придать себе мужественный вид.

Она смотрела на него, и Филипп уже твердо знал, что это его судьба. Его человеческая судьба.

С тех пор мичман Нырков разрывался между флотской службой, дозорными делами и Машей, которую он хотел видеть каждую минуту своей жизни. Прощаясь с ней, он каждый раз рвал душу, оставляя с Машей ее большую часть.

Молодой человек при первой же возможности спешил заглянуть к своей избраннице в госпиталь, перекинуться хотя бы парой фраз. Если оказывалось, что девушка сейчас дома, то он норовил заглянуть и туда. Обычно Маша отдыхала, устав после тяжких госпитальных трудов. Тогда Филипп через тетушку Аглаиду велел кланяться и старался оставить какой-нибудь скромный гостинец: конфеты, ленту для чепца, связку соленых бычков, которых так простонародно любила Маша.

Чувства молодых людей были взаимными и не остались незамеченными окружающими. Филипп еще и не думал просить руки своей возлюбленной, а окружающие их уже «поженили». Вообще-то юный мичман думал об этом, думал частенько, очень хотел стать официальным женихом. Но война… Вдруг его убьют? Что с того, что он Иной, чуть ли не бессмертный. Сколько Иных уже погибло за более чем полгода войны? Почти полсотни, можно у Льва Петровича уточнить сегодняшние данные.

Бутырцев другой раз, желая подбодрить уставшего после тяжелого дня Ныркова, спрашивал мичмана, как там «капитанская дочка». Спрашивал по-доброму, с интересом. Филипп тут же расцветал улыбкой и готов был говорить о Машеньке часами.

Лев Петрович смотрел на молодого Светлого, боевого офицера, восторженного юношу: бесстрашно рвется в любое пекло, норовит принять участие в ночных вылазках, готов отдать свою жизнь Иного за Россию, летает на крыльях любви.

Живет полной жизнью.

Что же он, Бутырцев? Кто он сейчас, кем стал? Шарканова ищейка, уставший Иной, знающий жизнь, которого трудно чем-то удивить. Трудно восхитить.

Допустим, найдет он амулет Христа. Кому он передаст его? Его заграбастает Шаркан? Агний? Не исключено, что вынужденный союз двух московских Высших продлится. Сейчас они, как и их европейские конкуренты, изо всех сил стараются не афишировать свое участие в этом деле. Но что потом будут делать с помощью амулета Высшие? Бороться за власть, укреплять свое могущество? В то, что сила этой вещи, созданной Мессией, будет употреблена только на пользу людям, старый маг не верил.

Глядя на Ныркова, Лев Петрович все чаще вспоминал себя молодого: все было так же. И жить торопился, и чувствовать спешил. Где, на каком десятке лет он растерял себя-человека? Не пора ли отыскать внутри замшелого Темного Левушку Бутырцева, рубаху-парня, который ничего и никого не боялся, а смерть попросту презирал? Или поздно уже…

Ничего не поздно!

«Нет, господа высокие маги всех мастей и стран, не того человека вы послали искать желанную для вас добычу! Найду, но никому из вас сокровище Христа не достанется. Спрячу, похороню. Пусть потом люди решат, как им использовать божественное наследие».

Решение было выстрадано и принято. Теперь надо было работать с удвоенным рвением. Лев Петрович это делать умел и любил.

Пора было всерьез заняться местами, где жил, проповедовал и был замучен святой Климент, римлянин, уверовавший в Мессию, четвертый папа римский. Иной или нет, но он привез сюда, в окрестности будущего Севастополя, вещицу, которую создал или наделил чудесными свойствами сам Христос, Абсолютный Светлый.

Бутырцев несколько раз бывал в Инкермане: проезжал мимо бывших каменоломен, пробовал водицу из источника, открытого Климентом, осматривал новые строения и храмовые росписи архитектора и художника Струкова. Как-то мимоходом заглянул чуть дальше, в монастырский пещерный храм святого Мартина-исповедника. Именно старые пещеры, кельи, схроны, костяницы интересовали дозорного. Но он знал, что идти туда надо, все продумав и хорошо подготовившись, – в монастырской скале могли быть оборудованы ловушки. Даже просто потревожив магический фон такого места, можно вызвать такой «звон» среди Иных, что будет совсем не просто объяснить союзным Дозорам и господам из Инквизиции, что он там искал. Или наоборот – сыграть в открытую, признать то, что и так всем известно: мол, искал следы Климента, полюбопытствовал? Сказать со смехом, намекая на неверие в серьезность легенд.