Сергей Еремин - Нахимовский Дозор [litres]

С самого приближения к монастырю у Льва Петровича было ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Наблюдает настолько издалека, что лишь мимолетный, на грани понимания зуд где-то в голове выдает это неназойливое внимание. Настолько незаметное, что в полной мере Бутырцев понял это лишь в бесчувственной тишине недр монастырской скалы, отрешившись за толщей камня от внешнего мира.

Старый опытный маг не пренебрег этим сигналом, разложил свои воспоминания о текущем дне по полочкам, засек момент возникновения зуда и понял, что началось это в версте от монастыря.

Не так давно Бутырцев, любитель анализа мелких деталей и интуитивных предчувствий, раскладывая по секундам свои ощущения в момент покушения на него, когда пуля убийцы пролетела рядом с его головой, вычленил из памяти очень похожий зуд. Более того, ему показалось, что был и внутренний толчок, который заставил его голову чуть-чуть дернуться. Но все же Лев Петрович не мог с полной определенностью утверждать этого, возможно, это всего лишь лошадь укоротила шаг, чтобы не наступить на камень.

Кто? Фюссберри, де Сен-Тресси, Эфенди? Тогда кто-то из них – старый опытный Высший, способный водить на поводке такого мага, как он, Бутырцев. За француза и англичанина Лев Петрович был спокоен – он их давно знал, не могли они так резко усилить свои возможности. Турка он увидел только в Севастополе и о его предыдущем опыте ничего не знает. Высшие? Свои, московские, или европейцы? Почему не восточные? Гадание на кофейной гуще. Одно понятно – слежение очень дальнее, и заработало оно при приближении к монастырю. Ничего сейчас делать супротив нельзя, но приметы этого сигнала надо запомнить.

Или все-таки что-то другое? Амулет Христа, другой амулет, способный ему противостоять, – такие вещи обладают если не разумом, то способностями почти разумно защищать себя.

Лев Петрович давно боялся признаться себе в бредовой идее, которая пустила ростки в его уме. Но сейчас и она может пригодиться.

Что, если «Принц» привез другой магический предмет? Скажем, «машину», как-то связанную с амулетом Христа. Способную указать место, где хранится это сокровище. И Христов амулет защитился, погубил эту «машину», сначала утопив ее в море, забросив на четвертый уровень Сумрака, а потом залив этот уровень твердой водой? Звучит как бред, но многое объясняет.

Так размышлял глава севастопольского Дозора, сидя за праздничным столом с монахами.

Тем временем братия, выпив вина, расшумелась. За столом все чаще слышалось «Христос воскресе, православные!» и дружные ответы «Воистину воскресе!». Игумен не препятствовал такому проявлению радости. Громкие разговоры и даже выкрики понемногу сливались в монотонный гул.

На этом фоне почти неслышно прозвучал дребезжащий голос дряхлого старца, сидевшего через три человека от Ныркова:

– Ведаю, Господи, путь, тобою указанный. Я, недостойный раб Твой, безмерно одаренный щедростью Твоею, славлю Тебя, выбравшему мя, недостойного, из сонма чтящих Тебя…

– О чем это он? – неприлично указал на деда захмелевший мичман соседу по столу.

– Старец Евстафий-то? – ответил монах. – Не обращай внимания на юродивого, отрок. Давно он из ума выжил, пригрезилось ему, будто Христос дал ему указатель на какую-то реликвию. Возрадуемся, Христос воскресе!

С Филиппа весь хмель будто метлой вымело. Ответив как полагается, похристосовавшись с монахом и выпив вина, он небрежно спросил собеседника, который понемногу становился собутыльником:

– Это что же за указатель?

– Да ерунда, пустяк, бред сивой кобылы, – простодушно отвечал подвыпивший монах. – Как-то раз отец-келарь среди запасов нашел коробочку с иглами швейными. Старые иглы были, ржавые, некоторые уж и погнили совсем. Отобрал те, что получше, отчистил от ржи до блеска, да и отдал тем инокам и отцам, кто исполнял работу швецкую. Евстафию тоже одна игла досталась. Потом во сне ему Христос будто бы явился, сказал, что за чистоту души и безгрешность помыслов доверяет ему указатель на неведомое – иголку эту. Евстафий тут умом-то и не сдюжил. Немудрено, он по летам самый старый из нас, ему уж за девяносто перевалило. С тех пор не в себе – иглу эту баюкает, как дитя малое. Но он тихий, мирный. Пусть его. Блаженны…

Дальше Нырков не слушал.

Это что же такое? В монастыре находят какие-то старые иголки, монаху является сам Мессия, явно говорит, что доверяет ему указатель, и никто не считает эту историю достойной внимания?

Филипп не выдержал, подсел к старцу с кружкой вина, заявив, что желает похристосоваться с самым старым из братии, проявить уважение к почтенному монаху. Евстафий нисколько не удивился, похристосовался с мичманом, бодро осушил хмельную кружку и неожиданно сказал:

– Ты, сын мой, человек непростой. Но в тебе Свет божественный есть!

Филипп так и обомлел. Еще подсаживаясь к Евстафию, он проверил ауру дедульки – обычный человек, недужный, дряхлый, сомнительно, что доживет до ста лет. И такое заявление.

– Спасибо на добром слове, святой отец, – склонился к руке монаха мичман. – Дай вам Бог долгих лет жизни на пути вашего праведного труда. Говорят, что у вас есть игла, которая будто бы указывает на некую реликвию.

– А как же! – вскричал монах, но его возглас утонул в гуле застолья.

– Нельзя ли посмотреть, отче? Приобщиться, так сказать? – несколько косноязычно спросил раскрасневшийся от вина Филипп.

– А как же. – Похоже, что Евстафий совсем захмелел и отвечать мог только так. – В келье храню, за иконой Христа Спасителя. Пошли, покажу…

Бутырцев не обратил особого внимания на уход своего подопечного с дряхлым монахом – мало ли, по нужде отошли. Он рассеянно слушал игумена, изливавшего «господину офицеру» свою печаль по поводу скудости монастырского хозяйства в это военное время. Игумен был мужчина крепкий, но пил во славу Христову и Матери Его Марии столь часто, что у него уж и язык начал заплетаться. Лев Петрович думал о своем.

Вдруг у него в кармане дернулся связной амулет. Повторяющейся чередой трех ослабевающих по силе толчков вызывать его в ситуациях чрезвычайных полагалось Ныркову.

«Что случилось?» – ментально спросил Лев Петрович подчиненного, который по своей магической слабости не мог так же обратиться к начальнику.

«Подойдите в келью старца Евстафия. Важно», – Филипп отвечал коротко, приходилось беречь Силу свою и амулета. К тому же Бутырцев давно объяснил Светлому, что их могут подслушать, не стоит давать пищу для размышлений возможным соглядатаям. Сейчас такое соблюдение правил было как нельзя кстати.

Проводить дорогого гостя к юродивому старцу игумен отрядил келаря, тоже весьма древнего монаха, к тому же еле держащегося на ногах – напраздновался отче.