Мелисса Бродер - Рыбы [litres]

– Мне пора. – Я в последний раз пошлепала ее по голове.

– Куда? – спросила она.

– В аэропорт. Такси вот-вот придет.

– В аэропорт?

– Да. Я заказала билет.

– Не надо, не уходи.

– Нет, у меня такое чувство, что вас лучше оставить в покое.

– Нет, я не хочу, чтобы ты уходила. Пожалуйста, останься. Стив целыми днями бывает на работе, а без Доминика в доме будет совсем пусто. Мне страшно оставаться одной.

– Не могу. – Я поднялась. – Надо возвращаться в университет.

– Но ты нужна мне здесь.

Мне вдруг захотелось остаться. Может быть, впервые в жизни я хотела дать ей хоть чуточку материнской любви, которую она пыталась дать мне. Пусть издалека, но пыталась. Я хотела дать ей ту материнскую любовь, которую она не могла дать мне, – остаться, даже если это и означало какие-то неудобства. Не настало ли время и мне позаботиться о ней? А еще я хотела дать ей сестринскую любовь, ту, что давала Клэр и Диане. Группа научила меня, как это делать, пусть и не идеально. Теперь я знала, что это такое. Ты просто сидишь с кем-то и слушаешь. Вот и все, больше ничего не требуется. Как там Диана? Перетрахала ли всех теннисистов? Переключилась ли на приятеля сына? Или пошла на поправку и ей уже лучше? А Клэр? Интересно, если остаться в Венисе, долго ли еще мы будем подругами? Продержится ли она в живых? Не потому ли я выбрала ее в подруги, что у нее тоже есть конечная дата?

Я хотела оставить чемодан у лестницы, сесть рядом с сестрой и сказать, что останусь столько, сколько ей будет надо. Хотела обнять и поблагодарить за то, что нуждается во мне и не боится жить вместе. Хотела сказать спасибо за то, что попросила, не побоявшись получить отказ.

Но тот магнит тянул. Как будто сценарий грядущего уже был написан и я просто исполняла в нем назначенную роль. Так что я решительно взяла чемодан и сказала только:

– Я вернусь. Обещаю. Скоро. Вернусь.

Чтобы скрыться из поля зрения Анники и Стива, я прошла немного по улице и лишь потом повернула к берегу. Последняя прогулка? Дул ветер, было холодно. Анника не предупредила, как холодно бывает иногда в Венисе даже летом, и я узнала об этом, только когда приехала.

Когда поднимается ветер, домики на берегу кажутся теплыми и приветливыми. Глядя на них снаружи, представляешь, что жить на свете так легко, что везде уютно тепло. Чувствуют ли то же люди внутри, легче ли им оттого, что они защищены от стихий? Или непогода за стеной быстро забывается, а тепло принимается как данность?

В ожидании Тео я села на камень, а когда взглянула на чемодан, снова прониклась грустью. Как я попаду под воду и как останусь там? Что он имел в виду, когда сказал, что поможет мне? Все это походило на авантюру и отдавало безумием, но что еще делать? А потом, разве не все так делают? Никто ведь не знает заранее, что случится дальше. Я только надеялась, что впереди мир и покой. Мне так хотелось покоя.

Когда Тео подплыл наконец к камням, полная луна, похожая на огромную икринку, уже висела над самым океаном. Он появился внезапно, и я заметила его в самый последний момент, так и не поняв, как могла пропустить. Шлепая хвостом по камням, он вскарабкался повыше, и мне вдруг показалось, что я вижу его в первый раз. Он походил на серфера, или не на серфера, а на некое существо, может быть, даже человека, но был прекраснее любого и каждого и потому казался не человеком – в отличие от меня. Была ли его красота результатом нашей общей, моей и луны, проекции и какая часть ее приходилась на меня, а какая на луну? И если ни я, ни луна ничего не проецировали, то насколько реален он был за вычетом красоты? Бывает ли вообще так, что мы ничего не проецируем? Мы думаем, что выросли и что-то узнали, но, может быть, знание – это всегда лишь новая проекция. Не были ли мои беспрерывные мысли и чувства лишь механизмом для бегства от пустоты или пустота состояла из моих мыслей и чувств? Есть ли другой выход, кроме ухода? Теперь это уже не имело значения.

Тео улыбнулся, и я почувствовала себя так, словно он смотрит на меня у алтаря. Я почувствовала, что контролирую его больше, чем прежде. И хотя я отказывалась от собственной жизни, чтобы присоединиться к нему, жертва, похоже, давала мне еще больше власти над ним. Власть всегда у мертвой девушки.

– Не знала, понадобится чемодан или нет, – сказала я.

– Не понадобится. – У него была с собой веревка.

– Но ведь ты возьмешь его с нами, правда? Чтобы никто не догадался, что произошло.

– Да, я захвачу твой чемодан.

Меня тряхнуло выбросом адреналина. Стало страшно.

– Так как это работает? – спросила я. – Говорят, люди не могут утонуть сами – надо привязывать камень или что-то тяжелое. Человеческое тело, как ни глупо это звучит, всегда сопротивляется, борется, чтобы жить. Что мы сделаем? Ты обвяжешь меня веревкой и потянешь за собой, на дно?

– Веревкой ты обвяжешь себя сама. Это правда, что человеческое тело рвется вверх, к поверхности, иногда даже против вашего собственного желания.

Я заметила, что он сказал «рвется вверх». Не «борется за жизнь». Ни разу Тео не употребил слово «смерть», не выразился четко и недвусмысленно насчет моей смерти. И сейчас он снова умолчал об этом. Но когда я сказала «утонуть», он возражать не стал. Я опустила руку в ледяную воду. Пальцы почти мгновенно окоченели.

– Я не могу помочь тебе с веревкой. Могу только направить тебя ко дну. Я не стану удерживать тебя силой. Не потащу тебя вниз и не стану понуждать. В прошлом, с другими, я всегда именно так и делал. Мне нужно знать, что ты там по собственному желанию.

– С другими? – спросила я.

Да, у него были другие на суше. Та же Алексис в лодочном сарае и кто знает, сколько еще. Но я впервые услышала, что были и такие, кто уходил с ним под воду. Новость отдалась мгновенной болью. Какая же я глупая. Почему не подумала об этом раньше? Потому что не хотела думать. Он так хотел, так отчаянно хотел, чтобы я ушла с ним под воду. Ушла по своему собственному хотению, потому что над моими желаниями и чувствами он был не властен. И столь сильна была в нем эта потребность, что совладать с нею он не мог. Ему было нужно, чтобы его потребность стала моей. Но это не означало, что я была единственной. Мне и в голову не приходило, что те, которые были до меня, могут уже быть там, внизу. Я поежилась.

Кто он? Инкуб, жаждущий, чтобы как можно больше женщин хотели его? Сколько? Желая чувствовать себя избранной этим красавцем, я ни разу не поинтересовалась, что стало с бывшими до меня. Чтобы его потребность быть желанным превосходила мою – такое казалось невозможным. Такого рода сексуальная неумеренность встречалась мне среди плейбоев и кретинов. Но у них это было чисто физическое желание. Ничего другого, кроме секса, они от меня не хотели. Тем более любви. Их не интересовала моя жизнь. Ее им навязывала я. Здесь же появился мужчина, жаждавший заполучить и мою любовь, и мою жизнь. Но не только мою любовь и мою жизнь, но и жизни других женщин?