Анна Удьярова - Остров Укенор

Унимо походил по комнате, бессмысленно толкнул дверь: конечно, она была заперта. В реальнейшем Грави. В царстве безопасности.

Стоило запустить чем-нибудь в стену. Просто так.

Унимо сел на пол и стал думать, как выбираться.

«Я хочу, я хочу…» — бормотал он. Но хотел он только лечь и уснуть — и в мире Грави сделать это было очень легко.

«Нет, как же, я не могу…» — всё было тщетно, дверь оставалась закрытой.

Унимо просидел в кресле всю ночь. Пока не пришёл осенний рассвет — брат-близнец ночи.

Когда-то отец вот так же отправлял его в комнату. «Иди в свою комнату», — устало говорил он. И Унимо шёл. И так же не мог выйти, хотя дверь не была заперта. Не чувствовал ничего, кроме обиды, которая занимала примерно полкомнаты. И всё-таки не выходил.

Унимо ощутил злость. Как призрачное движение ветра после бесконечного штиля. Как стойка лисы, которая учуяла мышиную нору.

В закрытую дверь постучали. Грави принёс кофе.

— Вы всем пациентам приносите кофе? — равнодушно уточнил Унимо. — А где же рвотный камень и камфорный раствор? Какое лечение без лекарств?

Грави улыбнулся. Пациент мог говорить, что угодно — на то он и пациент.

Кофе был очень хороший. Слишком хороший. Унимо пил, не торопясь.

Грави был доволен. Настолько, что на пол комнаты лёг бледный осенний луч. Наступало погожее утро.

Никто не может закрывать Мастера Реальнейшего в комнате.

Приказывать ему.

Распоряжаться его временем.

Знать, как ему будет лучше…

И тут смотритель увидел: ранняя осень, Грави задумчиво идёт по тропинке сада. Доживает последние дигеты аптекарский огород: мята, розмарин, пустырник, рута. Зябко. Обитатели Дома Радости разошлись по своим делам. На одной из глухих тропинок Мастер Излечения встречает его . Точнее, его ноги в нелепых красных башмаках. На высоте полуметра над землёй. Великий Врачеватель не справился. Не спас. Допустил .

Ему всегда говорили, что это неизбежно. Что так случается всегда, рано или поздно. Что он не виноват. Что это глупость — начинать винить себя. Что он отличный врач.

Но эти полметра теперь всегда оставались с ним, куда бы он ни шёл.

Не поднимать взгляд выше. Запретить всем выходить бродить по осеннему саду…

— Хорошо-хорошо, уходи, мне тебя не вылечить, — поспешно пробормотал бледный Грави, открывая дверь.

Злость утихла, затерялась на осенних дорожках, спряталась под снегом, но Унимо теперь вполне мог справиться сам.

— Я хочу, чтобы Дом Радости закрылся.

Грави не поверил, но поднял взгляд и понял, что не ошибся.

— Нет, ты не можешь… все эти люди. Им некуда идти.

— Пусть остаются, — пожал плечами смотритель. — Но Дома Радости здесь больше не будет.

Грави стоял перед открытой дверью. Ветер раздувал его плащ, как брамсель. «А что же делать мне?» — прошептал он едва слышно, но заботливый норд-норд-вест передал его слова в целости и сохранности. Грави знал, что как только он не сможет вылечить ни одного пациента — а этот момент уже наступал, неумолимый, как прилив, — он сойдёт с ума. Все закрытые двери в его голове распахнутся, все птицы будут беспорядочно искать выход, бить крыльями в клетке головы…

Унимо вспомнил лицо капитана «Люксии» — в тот момент, когда он узнал, что ему нужно разлучиться с кораблём. Тогда он думал, что Форин поступает жестоко.

— Форин никогда бы так не сделал, — сказал Грави.

Унимо шагнул к двери. Почти вышел, но обернулся на пороге:

— Возможно. Но я не Форин.

Грави улыбнулся. Но его улыбка была та самая — повисшая в полуметре от мёрзлой земли.

— Я могу оживлять мёртвых. Помни об этом. И передай Тьеру — или я сам ему расскажу.

Ингер Им-Онте, восемнадцатилетний сын небогатого шейлира, чей дом стоял на самой границе с Тёмным городом, но всё-таки в центральной части Тар-Кахола, был в отчаянии. Он смотрел на себя в зеркало, слышал предрассветный звон бокалов, шмелиный гул весёлой компании. Но сам он не мог больше пить. Да и веселиться тоже. От выпитого вина осталась только неприятная тяжесть. Или это была тяжесть на сердце. Он только что проиграл всё состояние своих родителей и немного больше. На что теперь нанимать учителей младшим брату и сестре, содержать дом в Тар-Кахоле?

Когда Ингер попросил об отсрочке, его противник сказал: «Ну к чему же, я уверен, что семья Им-Онте не оставит своего наследника в беде и соберёт нужную сумму».

Ингер даже умолял — и от этих воспоминаний хотелось крепко зажмуриться.

Выхода не было, куда ни пойдёшь — только тёмный угол с пауками.

«Остаётся одно», — подумал он и невольно вздрогнул. Так думать было даже немного приятно.

«Глупо, очень глупо», — фыркнул кто-то над ухом, заставив Ингера вздрогнуть.

Он обернулся и увидел — в дверном проёме, гораздо дальше, чем казалось по звуку голоса, — незнакомца.

— Ваша сестра будет сидеть за фортепьяно. Разучивать вариации, улыбаться каким-то своим мыслям. И тут придут и сообщат . В гостиной не будет больше никого, поэтому она узнает первой. Нет, конечно, ей не скажут подробностей, но, когда родители будут спускаться по лестнице с такими — взятыми напрокат вместо своих, потрескавшихся — лицами, она будет знать уже всё-всё. И никогда больше не притронется к фортепьяно. Впрочем, может, и невелика потеря для музыки: я-то не знаю, хорошо ли играет ваша сестра.

Незнакомец приблизился почти вплотную, а Ингер не сообразил даже отшатнуться: он видел свою сестру, слышал, как она кричит: так немелодично, оглушающе…

— Или по-другому. Пусть продадут дом. И купят другой, поменьше. За городской стеной — так дешевле. Но вам ничего не скажут, ни единого слова. Только, может, посмотрят. Но и то — скорее грустно, чем осуждающе. И будут жить, как ни в чём не бывало — нарочито как ни в чём не бывало, понимаете?..

— Что вам нужно? — Ингер отстранился, придерживаясь рукой за стену, чтобы не упасть.

— Мне? — улыбнулся Тьер. — Ничего. Но что-то нужно вам. Вы, я вижу, человек азартный. Предлагаю игру, в которую вы никогда раньше не играли.

Улыбка Ингера была гораздо мудрее его самого.

— Я не играю, — ответил Им-Онте и отвернулся, словно тут же потерял интерес к собеседнику.

— И давно ли? С тех пор как решили, что оставить семье долг вместо предсмертной записки — это очень благородно?

— Как вы смеете! — вспыхнул Ингер. От запахов вина, духов и догорающих свечей его начало мутить.

— Вижу, вы ничего не соображаете здесь, — нахмурился Тьер. Он знал, когда можно покровительственно взять под руку так, чтобы это казалось естественным. — Пойдёмте-ка на воздух.

Снег был волшебный. Только что выпавший, молчаливый, затактовый. Ингер изумился, как эта простая мысль — выбраться на воздух — не пришла ему в голову. Часто очевидные решения — как следы на снегу: их хорошо видно, только если обернуться.