Мари Бреннан - И в пепел обращен [litres]

Как только колокола пробили два, двери в зал, наконец, распахнулись, впуская внутрь два десятка вооруженных алебардами стражей, а также чиновников, несущих церемониальный меч и булаву. А следом за ними…

Назначенных парламентом судей явилась едва половина. Энтони насчитал общим числом шестьдесят восемь, а если и ошибся, то разве что самую малость. Все они устроились на скамьях под огромным южным окном, а один, в черной мантии барристера, занял кресло лорда-председателя в первом ряду.

– Брэдшоу, – пробормотал Соам.

Энтони кивнул: председательствующий, прежде – один из лондонских судей, но вовсе не из величайших светил английской юриспруденции – был знаком и ему. Да, «высоту» репутации сего суда подчеркивала каждая мелочь!

К традиционным речам он почти не прислушивался. В то время как стражи с алебардами отправились за королем, один из клерков встал и монотонно забубнил, выкликая судей по именам. Те, кто присутствовал, поднимались с мест. Но, стоило клерку произнести имя Томаса Ферфакса, лорда Ферфакса из Камерона, отклик последовал не с судейских скамей, а с галереи, на которой сидел и сам Энтони.

– Он слишком умен, чтобы явиться сюда! – яростно крикнула, вскочив на ноги, женщина со скрытым под маской лицом.

По галерее волной прокатился изумленный ропот, однако внизу ее словно бы даже не расслышали. Клерк, как ни в чем не бывало, продолжал читать список, а дама, протолкавшись сквозь толпу к выходу, скрылась.

– Леди Ньюберг, по-моему, – вполголоса сказал Соам.

Энтони покачал головой. Действительно, леди Ньюберг была отчаянной роялисткой, однако он узнал этот голос. Именно к этой даме он обращался две недели назад, в надежде через нее убедить ее мужа выступить против бесчинств его же собственной Армии. То была леди Ферфакс, жена генерала Ферфакса.

И тут зал стих – настолько, насколько вообще может стихнуть столь многолюдное сборище. В Вестминстер-холл вошел король.

Через весь зал ему следовать не пришлось: его ввели сквозь боковую дверь в безопасном удалении от ограждений. Сверху Энтони были видны лишь его черный плащ и шляпа, да еще сверкающая звезда – знак ордена Подвязки. С тихим достоинством усевшись в приготовленное для него кресло алого бархата, он повернулся лицом к обвинителям и зрителям на галереях.

Годы борьбы обошлись с Карлом ничуть не милосерднее, чем со всяким другим. Волосы и борода его значительно поседели, под глазами пролегли тени – свидетельства долгой нехватки сна, однако усталости он не выказывал.

Брэдшоу начал читать официальное постановление, изложенное суконным, вязнущим во рту языком:

– Карл Стюарт, король Англии! Почтенные Общины Англии, собранные в парламенте, ведая о великих бедах, постигших сию страну, и о крови, невинно пролитой оной страны народом, что называет виновником сего вас, в соответствии с долгом своим перед Богом, перед страной и пред самими собою, согласно той власти и доверию, коими наделил их народ, учредили сей Высокий суд правосудия, пред коим вы предстаете сей день, дабы выслушать предъявленное вам обвинение, каковое суду сему надлежит рассмотреть.

Сидевшая рядом Кэт вздрогнула. Придвинувшись ближе, Энтони обнял ее, но жена непреклонно, гордо сбросила его руку с плеч.

Тем временем внизу принялись зачитывать обвинения. В них Карл объявлялся тираном и кровопийцей, поправшим фундаментальные законы страны и совершившим акт измены противу своего народа – и все ради утверждения и превознесения собственной воли.

В ответ король Английский попросту рассмеялся.

Причины смеху сему были самоочевидны. Когда ему наконец-то дали позволение говорить, он отвечал ясно, без единого намека на своеобычное заикание, и в первых же словах перешел к самой сути дела.

– Я хотел бы узнать, какой властью призван сюда – то есть, какой законною властью? Беззаконных властей в мире множество: воры, разбойники с больших дорог…

Сказанного им далее Энтони не расслышал. В зале поднялась суматоха. Сердце в груди так и замерло: в эту минуту он впервые осознал, насколько напуган. Возможно ли, чтобы подобные события продолжились, не скатившись к откровенной анархии и кровопролитию?

Но нет, то была вовсе не безрассудная попытка спасти либо убить короля.

– Правосудия! Правосудия! – словно бы случайно закричали в толпе.

– Это задумано загодя, – прошептал Энтони на ухо Соаму.

Друг согласно хмыкнул в ответ. Возможно, пуритане и брезговали театром, но что же все это, как не театральная пьеса?

Однако король следовать предначертанной роли не пожелал. Отметая все жалкие возражения Брэдшоу, он снова и снова бил прямо в точку. Он ставил под сомнение авторитет суда и утверждался в праве на сей вопрос.

Том зло стиснул зубы.

– Отчего он не отрицает вины? – вполголоса буркнул он. – Всякий раз, как Брэдшоу призывает его к ответу, он кроет его новыми аргументами, но ведь тот, кто не отрицает вины, тем самым признает себя виновным!

– Оттого, что отрицать или признавать вину означает признать законность этого суда, – пояснил Энтони.

– Но этим он предрешает свою участь. А если бы защищался, мог бы выиграть – согласно нормам законности!

Ответом ему был язвительный смех Кэт.

– Вы полагаете, этих людей так уж волнует законность? Они подчиняются Господу, а более никому. Нет, никакой защите его не спасти.

Соам досадливо крякнул.

– По самой меньшей мере, она могла бы наглядно показать всю вздорность этих обвинений!

Ничто из увиденного Энтони в этот день не могло бы подчеркнуть неправедность сего судилища, чем Соам, отнюдь не друг королю, обличающий его проведение. В большинстве названных судьями поступков Карл был и вправду виновен – разве что не в столь преувеличенной мере. Однако в рамках английских законов объявить короля преступником было невозможно, а посему, карая его правонарушения, все эти люди совершали собственные.

Да, Кэт была права: к законности все это не имело даже отдаленного отношения.

– Народ не поймет, – сказал Энтони. – Начни Карл отрицать виновность, они три дня будут описывать все его грехи в мельчайших подробностях, а именно это толпе и запомнится. Нет, такой возможности он им не предоставит.

Вместо этого толпе запомнились невозмутимость и красноречие короля, явленное им не в собственной защите, но в сокрушении тех, кто противостоял ему. Когда Брэдшоу назвал Карла «избранным королем», тот напомнил о наследственности английской монархии, когда же он сослался на авторитет Общин, король указал на отсутствие Лордов, неотъемлемой составляющей парламента.

– Я не вижу здесь власти, которую счел бы законной хоть один разумный человек, – сказал он, и это было сущей правдой.