Мари Бреннан - И в пепел обращен [litres]

Храня гробовое молчание, придворные дамы Луны занимались важным делом – одевали госпожу. Нужды в их помощи не было никакой, ведь Луна велела подать самое простое, незатейливое платье, но, тем не менее, все они предпочли остаться, дабы в согласии с Принцем хоть выражением лиц, хоть взглядами, но выразить неодобрение.

– Твоя власть, лорд Энтони, распространяется на дела смертных, но не дивных. Куда мы отправляемся – наша собственная забота.

Пожалуй, отповеди столь формальной он не заслуживал, однако нервы Луны были истрепаны так, что тут уж не до куртуазности. Нервы Энтони, несомненно, тоже.

– Я вовсе не приказываю тебе, государыня, – сквозь стиснутые зубы отвечал он. – Я лишь напоминаю, что покидать свои владения и подвергать себя подобной опасности крайне неблагоразумно.

– Некогда я считалась в этом одной из лучших, – с некоторым раздражением заметила Луна в попытке преуменьшить опасность затеи. – Тебе вовсе ни к чему опасаться, что меня обнаружат.

– Как бы там ни было, ты собираешься отправиться туда, где для тебя хуже, чем в пекле, и ничего при этом не выиграешь!

В сердце вспыхнула искорка гнева. Неужели он полагает, будто ей нужны только выгоды? Будто она неспособна искренне заботиться о чем-либо, кроме благополучия собственного двора?

Вошедшая в комнату с хрустальным ларцом в руках, Амадея так и съежилась под устремленным на нее взглядом Луны. Высвободившись на минуту из рук придворных дам, Луна повернулась к своему соправителю.

– Я обещала, – заговорила она, как можно отчетливее произнося каждое слово, – оберегать Англию от бед. И вместо этого позволила ей попасть в руки воинственной клики, поступившейся ее благом в угоду собственным интересам. И вот сегодня они отрубят голову ее королю – царствующему монарху, отданному собственными подданными под суд и приговоренному к смерти.

Выразить всю глубину ее ужаса не могли никакие слова. Да, короли с королевами гибли и прежде – низвергнутые, отрекшиеся от престола, убитые из-за угла, – но чтобы так, оставаясь на троне, с претензией на законность… подобного на свете еще не бывало.

Скрыть сии чувства было бы невозможно, и потому Луна решила воспользоваться ими, будто оружием. Пусть Энтони видит.

– Я не позволю всему этому произойти без меня.

«Он спорит со мной, защищая мои владения – из опасений, как бы меня не постигла беда, после чего оба королевства скатятся в хаос вместе».

Лишенный и места в парламенте, и должности олдермена, и всякого иного влияния в собственном мире, Энтони оберегал вторую свою правительницу усерднее прежнего. Что ж, это было вполне понятно…

«И все-таки я должна это видеть».

Наконец Энтони склонил голову.

– Тогда идем. Времени меньше и меньше.

Дворец Уайтхолл, Вестминстер, 30 января 1649 г.

Над Кинг-стрит царило безмолвие. Тут и там чьи-то губы неуверенно, со слезой бормотали молитвы, но сотни человек, запрудивших улицу, свешивавшихся из окон, вскарабкавшихся на крыши, ждали, храня угрюмое, противоестественное молчание.

Фоном сцены служил итальянский фасад Банкетного зала – классический известняковый островок в окружении тюдоровского кирпича. Ограждение установленного перед ним помоста было обтянуто черной тканью, скрывавшей от собравшихся на улице невысокую плаху в центре и скобы, вбитые в доски вокруг нее. Коли возникнет нужда, короля прикуют к эшафоту цепью, точно пса.

И Тауэр-Хилл, и Тайберн были слишком просторны – поди усмотри. Некогда казнь Страффорда привлекла к себе огромную злорадствующую толпу, и те люди, в чьи руки перешли бразды правления Англией, рисковать не желали: что, если ныне подобная толпа обратится против них? Между тем, пределы Уайтхолльского дворца держать под присмотром было проще простого: по одну сторону Кинг-стрит – Банкетный зал, по другую – Ристалище, а с юга – ворота Холбейн-гейт. Из угла близ эшафота, с орудийной платформы – наследия военных времен, на улицу взирали черные жерла пушек, а эшафот окружал строй кавалеристов в латах и при оружии. Словно в насмешку, королю Карлу выпало принять смерть перед собственным же монументом во славу прекрасного – изящным творением зодчего Иниго Джонса с божественным потолком работы самого Рубенса.

Рядом с Энтони стояла аскетически худощавая женщина. Седые волосы, глубокие морщины на лице, явная скованность в суставах – все это свидетельствовало о приближении старости. Да, Луна нимало не преувеличивала: принадлежность к роду людскому она изображала столь великолепно, что даже Энтони не узнал бы в ней дивной. Сопровождавшую их троицу распознать было куда проще. Сэр Пригурд Нельт стал исполинского роста малым с плечами шириною в топорище. Двое других служили в Халцедоновой Страже и даже в эти минуты, одетые скромными лавочниками, держались как рыцари – да не простые, дивные. Чопорные пуританские одежды скрывали их истинную природу из рук вон плохо, однако сегодня все взгляды были устремлены отнюдь не на них.

Услышав, что Энтони собирается на казнь, Кэт назвала его чудовищем – как будто он шел сюда ради кровавого зрелища. На самом деле он просто не мог оставить Луну одну.

Эльфийку легко можно было счесть беззаботной, и даже бессердечной. Они так давно вели политические игры вдвоем, что со временем Энтони перестал замечать истину: в действительности заботы Англии были Луне вовсе не безразличны – в той же мере, что и ему самому. Сегодня ей, вполне возможно, приходилось даже хуже, ибо ее преданность монархии зародилась в те времена, когда монарх был достоин любви своих слуг.

Теперь же они могут лишиться даже недостойного монарха. Чуть раньше на покатую остроконечную крышу над орудийной платформой, нависавшей над эшафотом, где ждали Энтони и остальные, пробрался один из малолетних попрошаек, соглядатаев Бена Гипли. Он сообщил, что казнь задерживается, так как Общины вовсю спешат принять билль, провозглашающий незаконными любые попытки возвести на трон нового короля. Скорее всего, это просто оборонительный ход, бессмысленные попытки защититься от Карла, принца Уэльского – молодого, энергичного, не столь нелюбимого в народе, как отец, да к тому же свободно разъезжавшего по Континенту… однако Энтони опасался, что у Общин на уме нечто более постоянное.

Тут его взгляд привлекло движение. На помост вышли солдаты, пара писцов с рожками чернил да бумагой и палач с помощником, замаскированные до неузнаваемости. Величавые окна Банкетного зала были накрепко заколочены, но одно, в северном крыле – выбито и расширено; из него-то все они и появились.

Гробовая тишина сменилась негромким ропотом, пронесшимся над толпой, словно рябь по воде. Затем толпа хором ахнула: на эшафот вышел король.