Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

Яркие полосы прочертили лбы соискательниц поверх черно-белой абстракции. Словно солнечные лучи осветили сумрак долины. Девичьи глаза с изумлением уставились друг на друга.

— Ой! — не сдержала восхищения Верана.

Оранжевые пальцы опять развернули их лица на режиссера спектакля:

— Удалите с себя детские одежды, ибо недостойны вас отныне.

Фрист смотрел на девушек. Они, не мигая, смотрели на него. В глазах — дикое смущение женственности и одновременное проявление высшей мужественности. Тонкие пальчики бездумно и покорно развязывали пояса. Через миг веревочки упали. Взятые за плечики, лоскуты ткани взвились через головы и присоединились к пояскам. Босые ножки боязливо переступили с места на место. Вынужденная обнаженность давила на мозг невозможностью прикрыться, девчонки оказались в моем положении, когда я раздет, а все — наоборот. Пустота тронного зала была кажущейся. Забыв, что следить нужно и за мной, стражники голодными собаками лакали глазами и мыслями молочные реки и сметанные берега. Ладно, их из дворца не выпускают, ничего кроме стен за всю жизнь не видят. Но так же вязнул на неровностях взгляд Фриста, в местах попадания вызывая гусиную кожу и скукоживающе-выпирающее вытягивание. Девушки ежились, но стоически держались.

Пальцы вновь окунулись в горшочек. Теперь в другой. Окрасившиеся красным пятерни возложились на плечи соискательниц:

— Краски — враги серости.

Фрист сделал паузу, во время которой ладони начали медленно опускаться, оставляя рвано-алые потеки.

— Желания — враги однообразия.

Растопыренные кисти приблизились к дрогнувшей трепетной мякоти.

— Мужчины — враги одиночества.

Кадык «художника» передернулся, как затвор помповухи, взор запотел. Он разве что не облизался. Ласковая тяжесть обожгла его руку, растекаясь по пальцам и принимая форму ладони. Вот ведь, старый хрыч. Сто лет в обед, ни одного ровесника на всю долину, а все туда же. Ау, ваше псевдосвятейшество, вы где?

— Вожделение — признак взросления. Наслаждение — награда за муки. Дети — награда и плата за наслаждение. — Новые пригоршни красок размазывались по соискательницам сверху донизу, сопровождаемые грудным пеленающим баритоном. — Чувствуете — будто вспугнутые бабочки проснулись у вас внизу живота. Взмахнули крыльями. Разлетелись теплым туманом по выпотрошенному ожиданием телу.

Музыкой небесных сфер плыли в ушах гипнотизирующие слова. Слова распадались на звуки — многомерные, опутывающие, разлетающиеся салютом и вновь впивавшиеся в кожу тучами въедливых мошек. Обрастая шипами и щупальцами сопутствующих мыслей, они цеплялись за овраги извилин и пропахивали новые борозды в оледеневших мозгах. Девушки таяли и доверчиво прижимались, предоставляя больше возможностей, когда руки с красками не доставали до спин и прочего. Их бил озноб ностальгии о будущем, уже столько раз воспроизведенном в грезах, что ставшем реальным воспоминанием. Воспоминанием чувств. Образов. Но не ощущений. И теперь они растворялись в ощущениях.

Под видом окрашивания Фрист нагло пользовался служебным положением. В уголовном кодексе за подобное есть статья. Там, у нас. Но мы находились не у нас. У них правитель имел право и с удовольствием им пользовался, вызывая ответные зуд и дрожь, что пробирались в вены и в мысли, выплескиваясь покраснением шей и смелостью глаз. Былые сомнения развеялись, родился восторг — ощущений, желаний, предвкушений. Восторг тела врезал предчувствием небывалого по скорлупе обыденности — как молотом по стеклянной новогодней игрушке. Лелеемая годами привычность треснула. Разум поспешно забаррикадировался в недоступном углу, и из бреши осознания свободы проклюнулся ошалелый восторг души.

Уловив момент, Фрист прижал к себе соискательниц и нежно побаюкал, чувствуя томление, стрекотание сердец и пылание кожи. Девичьи руки оплели и стиснули его в ответных объятиях. Люрана просто прижалась, закрыв глаза и улыбаясь чему-то, как сомнамбула, а Верана привстала на цыпочки, головка вскинулась, и девушка наградила старого сатира пылким поцелуем, торопясь уйти в ту нарисованную красочную страну, что лежит за пределом понимания.

Фрист с трудом отстранил от себя полыхавшие желанием создания.

— Отныне вы — женщины, — громко объявил он, возвращая прелестниц в реальность, — отныне ваш долг — дарить радость, принимать радость, вынашивать и рождать радость — всему племени. Чем лучше вам — тем лучше племени. Чем лучше племени — тем лучше будет вам. Отныне и всегда да пребудет так!

Хлопок в ладоши вызвал подкарауливавших служанок:

— Омыть!

Обняв за плечи, соискательниц повели в коридор, которым сюда являлся я. В теплый бассейн, надо думать.

— Что значит этот обряд? — осведомился я.

Стопы облизавшего губы Фриста степенно направились ко мне.

— Возведение в равность.

Это я и так слышал. Общий смысл улавливался: инициализация, прощание с детством. Ну, нет подробностей, значит, нет.

— А что им давали пить?

— Святой напиток.

— У него есть другое название? Пиво, вино, водка, спирт, самогон…

— Остановись! — Взгляд Фриста заметался. — Никогда не смей читать заклинания в моем присутствии!

Что ж, примем к сведению сказанное и отмеченное по этому поводу в уме.

Хлопок в ладоши призвал новую тройку служанок. О, как. Сколько же их всего?

Следуя неуловимому знаку, служанки умчались. Через миг, заметив, что властитель стоит теперь у оконного проема и перемещаться не собирается, прямо на каменный подоконник нанесли всевозможной снеди. Фуршет, так сказать.

— Не стесняйся. — Фрист указал мне на еду, сам привычно начав с фруктов.

— Зачем нужно разделение на две части? — спросил я между жеванием.

Посланный властителем огрызок полетел в окно. Фу, как некультурно. А если кому на голову? Начальству можно все? На фиг такое начальство. Власть должна подавать пример или идти на фиг. ИМХО.

— Ты о заборе? Так заведено испокон веков.

— От кого охраняете?

— От самих людей, предохраняя от греха. Гляди.

С семейной стороны, как я ее обозвал, к воротам вышел мужчина. Несколько слов часовому, и засов сдвинулся, пропустив и сразу закрывшись сзади. Перейдя мост, мужчина постучатся в другие ворота. Сообщенную подошедшему охраннику причину признали уважительной, человека пропустили. На земле часовой сделал пометку.

— Когда вернется, отметку сотрут. Во всем должен быть порядок. Нет порядка — нет племени. Только ровзы нарушают привычное течение жизни.

— Слово ровз что-то означает?

— Пришелец из другого мира. Не человек.