Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

Человолки опешили. Тома вздрогнула. Вожак обернулся ко мне и бешено зарычал, восстанавливая порядок. При таком рыке любое существо обязано бухнуться на спинку и послушно задрать все четыре лапки: слушаю и повинуюсь, господин.

Фррр… фррр… Праща раскрутилась. Только не попасть в Тому. И только бы не промазать. Второго шанса не будет.

— Меня бьют и будут бить, пока я это позволяю. Я не позволю меня бить. Я буду бить первым. Зашита и оборона — отсроченная смерть. Бой должен заканчиваться в один удар. И он должен быть моим. И он будет моим.

Камень размером с гусиное яйцо унесся точно в лицо вожака, через долю секунды должен с хрустом вмяться в него, вбивая внутрь лицевые кости… но реакция противника оказалась фантастической. Дернув шеей, он в последний момент уклонился. И центнер смерти прыгнул на меня.

Моя рука не дотянулась до второго камня. Я пытался толкнуть врага ногами, но это все равно, что пихаться с горой. Движением доставшей лапы меня отбросило на стену. Разбившееся на разнородные кусочки тело сползло на камни, не в силах пошевелиться и ощутить себя чем-то единым. В глазах заплясали цветные пятна.

И тут в затылок приближавшегося, чтобы прикончить, зверя прилетел здоровый булыжник. Тома? Нет, она только приходила в себя, с открытым ртом наблюдая за понесшимися событиями.

Смотрик! Еще один замах — и в вожака понеслась вторая каменюка. Первый… и, возможно, последний настоящий поступок в жизни нашего странного приятеля.

Помотавший головой вожак как раз обернулся и вновь легко отклонился от летящего в морду снаряда. Человолки в пещере замерли, понимая, что обычным принуждением к миру теперь не кончится. Будет кровь. Много крови. Осталось дождаться и узнать, чьей.

Вожак двинулся на нового врага. Собравшись, я кое-как поднялся и шагнул вслед. Запрыгнуть на шею и сломать ее? Не хватит сил — раз. Противник не даст — два. Ноги едва держат, голова шумит, враг силен и опытен. Осталось либо признать поражение, либо умереть с честью.

— Чапа, не надо! — выкрикнула Тома.

Вожак обернулся ко мне.

Баммм! Баммм! — стучало то ли по голове, то ли сердце. Меня шатало. Праща, намотанная одним концом на руку, не могла помочь ничем, кроме отбора времени на заряжание и раскрутку. Этого времени не было.

До меня вожаку — два шага. Но легкое «фхх» запущенного Смотриком камня он не только услышал, но и просчитал, не оборачиваясь. Легко отклонился в сторону…

Второй камень ударил в висок. Морда дернулась и непонимающе оглянулась: это уже Тома тянулась за новым снарядом. Девушка находилась совсем рядом с разъяренным хозяином пещеры, почти под. Раскрытые лапищи потянулись к ней… и я прыгнул вожаку на спину. Веревка пращи захлестнула толстую шею, ладони дернули намотанные концы и потянули изо всех сил.

Чудовищный самец захрипел, попытался влезть пальцами под удушающий захват, освободиться…

Тома врезала ему по морде осколком обрушившегося сталактита. Потом по ребрам. Откинутая локтем, она вновь поднялась и добралась до ног. Руки принялись лупить, куда доставали: по костям, по мышцам, по коленным чашечкам.

Без ее помощи меня бы просто скинули. На подломившихся ногах вожак опрокинулся на спину, расправляясь с главной угрозой — со мной и моей удавкой.

Пол ударил не хуже противника, я едва не потерял сознание. Намотанные концы веревки спасли положение. Тома встала над упавшим вожаком и со всей дури впечатала острым концом камня в солнечное сплетение.

Еще несколько конвульсий, и поверженный монстр затих. Камень выпал из Томиной руки, она осела на землю. Я еще с минуту давил шею уже не дышащего врага. Взмыленные извилины вздыбились и едва не выпрямились, не давая забыть, как в конце любого боевика считавшийся убитым враг встает и причиняет героям уйму неприятностей. Правда, в итоге он всегда заканчивает жизнь красивым насаживанием на подвешенный крюк или торчащий штырь — чтоб герой не мучился угрызениями совести по статье «не убий». И происходит это, как правило, исключительно после схватки один на один с главным героем.

Нет, дуэли с таким чудищем я не потяну, однозначно. Разные весовые категории — как минимум. И в схватке прирожденного убийцы с прирожденным ленивым интеллигентом, пусть и помещенным для обучения выживанию во враждебную среду, победа стопудово будет на стороне той силы, что практику предпочитало теории. Даже несколько человеческих сил против одной звериной — несравнимо мало. Но. Несколько человеческих умов против звериного…

Сим победиши. Аминь.

— Чапа, все. Отпусти, — тихо вымолвила Тома. — Все кончилось.

Я отпустил только еще через минуту. Ухо удостоверилось, что дышать тело не собирается, а механически поднятый мной камень, уроненный Томой, проломил трупу висок. На всякий случай. Назовем это контрольным выстрелом.

Поднявшись на две ноги, я обозрел поле битвы и затихшую стаю. Никто не шелохнулся. Все смотрели на меня.

— Грррррр!!! — что есть мочи рыкнул я на них.

Король умер, да здравствует король. Я убил вожака. Теперь я вожак.

Разум закрылся на переучет. Вышел на время. Сейчас он был не нужен и, видимо, знал это. А деликатность — замечательная черта именно разума, нигде ниже мозга не замеченная.

Как точность — вежливость королей, так безграничная тактичность — вежливость разума. Умение в нужный момент отойти в сторонку. Сделать вид, что исчез, попрощавшись и затворив потихоньку дверь за собою. Потому что если все время думать умом, им можно подвинуться. Иногда нужно думать чувствами. Сейчас мне и Томе был нужен покой — отстраненный, абстрагированный от всего.

Тома была не в себе. Случившееся потрясло так, что теперь она сжалась в калачик, обняв колени и спрятав лицо, и не желала выходить из состояния полной прострации.

Я бережно перенес ее на удобное место вожака. Стая молча наблюдала в ночи за происходящим, никак не выказывая мнения и не вмешиваясь.

— Что-то болит? — прошептал я в маленькое прозрачное ушко.

— Нет, — всхлипнула девушка, успокаиваясь. — Прошло.

Напряжение мышц потихоньку схлынуло. Она постаралась расслабиться. Веки вновь прикрылись — уже без внутреннего надрыва, спокойно, отдавшись моим обнявшим рукам, чувствуя их нынешнюю надежность и непоколебимость, готовность урыть всех, но не дать в обиду.

— Все нормально? Точно?

«Как такое может быть нормальным?!» — сказало ее тело под моими чуткими пальцами.

— Все хорошо, — вслух вышептала она, и лицо уткнулась мне в грудь.

Говорить не хотелось. Ничего не хотелось. Только лежать вот так и ни о чем не думать.

Словно волна прошла по берегу, смывая на песке следы, еще минуту назад казавшиеся значимыми, что-то решающими, куда-то ведущими. Никуда они больше не вели, их не стало. Будто исписанную черновую страницу перевернули на чистую сторону. Все ушло, задвинувшись в бездонно-павшее прошлое. Я наблюдал, как оледеневший, заиндевевший взор Томиных глаз, возвращающихся из неведомых глубин в нашу далеко не тихую обитель, осторожно теплел. Дурной сон развеялся. Она устало улыбнулась: