Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

— Да ничего я не помню. Иногда всплывают какие-то кусочки…

— Какие?!

— …и сразу растворяются под натиском настоящего. Поверьте, я очень стараюсь вспомнить.

Его склоненный вперед вихрастый лоб смыкался с застывшим во внимании лицом, которое чутко прислушивалось к тому, что доносилось снаружи, и к происходящему внутри. А там, внутри… Хм. Там пели птицы, там рождались и осуществлялись мечты, искря и вспыхивая подобно падающим звездам — в один миг. В один взгляд. В одно касание. А снаружи…

Снаружи все оставалось по-прежнему.

— Смысл слов обычно всплывает сам. А иногда не всплывает, как с невестором. Тогда я спрашиваю.

Губы Юлиана, из которых вылетали почти ничего не значащие сейчас слова, едва не касались Томиной щеки. Выталкиваемый им воздух волновал больше, нежели куда-то ускользающий смысл.

— Скажу одно: в деревне наподобие тех, куда ходила стая, я не жил.

— Значит, в башне?! — Тома радостно обернулась ко мне. — Чапа, он из благородных!

— Сама такая, — буркнул я. — Забыла, что уже царевна?

— Башня — это что?

Я проглотил смешок. Тома надулась, словно это именно мой тупой айсберг повинен в крушении «Титаника» ее фантазий. Задавший вопрос Юлиан продолжал ждать ответа.

— Башня — высокий каменный дом, — сказал я.

— Как в долине?

Теперь объяснять взялась Тома:

— Там просто жилье в горах, а башню строят люди. Строят из камней, в ней есть лестница и много помещений. Все как в долине, только вместо горы — постройка своими руками.

— Вы умеете строить башню? Давайте построим. Я помогу.

Мы с Томой в который раз переглянулись: я весело, она задумчиво. А Юлиан расцветал от ее смущающего общества. От сводящего с ума феромонового флера, что туманил незрелое сознание. От шокирующей близости. В стае это глушилось ежеминутной разнообразной опасностью, здесь прорвалось. Взор Юлиана периодически замасливался, становясь приторным и обтекающим, как патока.

— Вы же не пара? — вдруг упало на нас.

— Нет, — одновременно признали мы.

Тома пошевелилась. Под ней была далеко не перина, и мы с Юлианом представляли из себя пусть и приятно гревшую, но дополнительную обузу, не предусмотренную физиологией. Лишняя тяжесть заставила распластанное тело устать быть столь однообразно распластанным.

— Поворачивайся ко мне, — предложил я Томе.

Она словно бы только этого и ждала. Одно движение, и мы поменялись ролями. Я опрокинулся на спину, мне в щеку уткнулся холодный носик, а руку от плеча до кисти оплело разгоряченно-замерзшее тело. Да, именно так — разгоряченно-замерзшее. То и другое сразу. Бывает.

Бывает и не то.

Будто обретший смысл жизни Юлиан вновь с упоением прижался к Томе: благоговейно, благодарно-заботливо, чуть стыдливо, но предельно решительно. Мы снова лежали, грея друг друга. Веки прикрылись. Мы очень-очень старались уснуть.

Но не спалось. Никак. Хоть тресни.

И ведь трещали. По всем швам.

Было видно, как парень пересиливает себя. Наконец, он рискнул, и нас настиг закономерный вопрос:

— А почему?

Его отвисшая челюсть, круглые глаза, весь общий глупый вид были забавны.

— Почему не пара? — переспросил я, уточняя.

— Да.

— Моя мама — родная сестра Чапиного папы, — объяснила Тома. — Так что я тоже наполовину Мухина.

— Мы двоюродные брат и сестра, — присовокупил я.

Лицо Юлиана запрокинулось в счастливом облегчении:

— Вот оно что!

А Зарина так и не узнала, подумал я. Ведь хотел же сказать. Заставил девушку переживать, ревновать. Дурак. Если б знал, как оно выйдет…

Подстегиваемая напором сзади, где впадинки так комфортно встретились с подходящими выпуклостями, Томина ладонь вдруг сжалась. Кажется, еще миг, и пузырь восприятия лопнет воздушным шариком, который перекачали, мир исчезнет, и законы природы закроются, чтобы обрести новую жизнь лишь когда взойдет солнце.

— Перевернемся? — спросил я, ни к кому не обращаясь.

Юлиан опустошенно выдохнул. Словно надувной матрас прокололи. Парень сдулся, сразу став в два раза меньше. В несколько сумбурно-неловких толчков он перевернулся на другой бок, оставив Тому позади вместе с частью души. Словно сердце оставил. Мышцы сжались, спина уныло ссутулилась, колени согнулись.

Тома обернула его тыл своим фасадом.

— Если вы не пара, — прошептал Юлиан с надеждой, — то почему бы…

Томина рука закрыла ему рот.

— Потому, — шепнула она. — Спи.

— Красивых снов, — подбросил я дровишек в огонь.

— И тебе красивых, — бросила Тома в мою сторону. — Всем красивых. И не только.

Нет никаких ключей от счастья, дверь всегда открыта, говорила Мать Тереза. От себя хочу добавить к сказанному: счастье приходит не всегда, а от постоянного сквозняка жильцов может продуть.

Какая же дурь при засыпании в голову лезет. К тому же, в дверь без ключа воры заходят гораздо чаще, чем счастье.

Мы завтракали в уютной симпатичной низинке, когда появились волки. Густой лес давно остался позади, вокруг — лишь кустарник и ботва похожих на репу корнеплодов. Мы ими лакомились, заедая остатки мяса.

Взгляды пробежались по окрестностям. Деревьев нет, спрятаться некуда.

И не надо. Как Гордей учил? Троим прижаться спинами и ждать, пока волки налаются и потеряют интерес.

— Встаем, — позвал я Тому и Юлиана к себе за спину.

— Есть другой вариант, — сказал Юлиан.

Он опустился на четвереньки.

Точно, волки же не знают, что мы уже люди, которые их еда. Вся разница между человеком и человолком — в количестве опорных ног и взгляде. Кем себя ощущаешь: охотником или дичью? Так же тебя воспримет волк.

Мы встали на четыре конечности. Тела напружинились, прижавшись к земле.

— Гррррр! — разнеслось синхронно выданное тремя глотками.

Почуяв будущей едой себя, несколько волков поджали хвосты и вильнули в сторону. Путь был свободен.

Мы победно поднялись. Хорошо быть человеком и зверем в одном лице. А еще лучше — попеременно, по мере необходимости. Только вопрос: когда я зверь, остаюсь ли человеком?

— Пойдемте к причалу, — предложил я.

— Пробовать? — изумилась Тома. — Сами?

— Что пробовать? — поскакали по нам глаза Юлиана.

— Там одежда, — объяснил я. — На дереве.

— Она под сигнальным флагом, — сказала Тома.

— Отвяжем. Если не получится — хватаем и уходим. Если сделать это быстро…

— Причал — это что? — Юлиан остановил взор на мне, как на более вменяемом.

Я не успел ответить.

— Там много волков, — напомнила Тома.

— Где? — вмешался Юлиан.

— У причала. Но одна стая там — родственная, — сказал я. — Помнишь, Тома, ты с щенком возилась.

— Не нам с тобой родственная, — покачала головой Тома.

— Зачем нам одежда? — снова встрял игнорируемый спутник.