Чайна Мьевилль - Кракен [litres]

– Пули – оружейная икра, – сказала Коллингсвуд Бэрону, глядя на Варди. Фермеры выжимали из своих священных металлических зверей перкуссивную кульминацию – оплодотворение выбросом кордита, насильственные яйцеклады. Фермеры искали теплые места, полные питательных веществ, прятали детенышей оружия глубоко в грудных клетках, пока те не вылуплялись. – Что до меня не доходит, так это почему они от этого такие охренительные.

– Потому что они блюдут свои стада, – сказал Варди. – И находят им гнезда. – Он посмотрел на часы.

– Как скажешь. Короче, кого-то теперь до хрена убьют, – сказала Коллингсвуд. – И короче, кто им за это платит? Я ничего не нахожу. И фиг знает, что это значит, – если ее попытки проекции, удаленного наблюдения, сенсорной щекотки, ночного вынюхивания, дрейфующих помех и трепета военных кодировок не давали никаких сведений, это однозначно говорило, что на ее добычу накинут покров тайны.

– Варди, – сказал Бэрон, – ты куда намылился? Эй!

– Оставь, босс, – сказала Коллингсвуд. – Пусть наша Мистическая Пицца сама разбирается. А я хочу забуриться в это дело оружейных фермеров. Мы же пройдем по денежному следу и без Дока Суперзрения, правда?

Пит Дуайт спрашивал себя, не ошибся ли он с выбором карьеры. Не то чтобы он был особенно плохим офицером: ни жалоб, ни выговоров. Но он всегда оставался на взводе. Все дни на дежурстве его мутило от фоновой нервозности, глодало чувство, что он что-то делает неправильно. Так и до язвы недалеко.

– Привет? – Его поприветствовал какой-то знакомый офицер в штатском, хотя Пит и не вспомнил его имени.

– Привет, приятель.

– Видел Бэрона?

– Нет, вроде нет, – ответил Пит. – Но Кэт на месте. Что тебе надо от этих чудиков? – Пит по-товарищески рассмеялся и вдруг перепугался, что этот человек сам состоит в особом отряде по культам, над которым Пит шутил. Но нет, он знал его не оттуда, и в любом случае тот сам уже смеялся и направлялся в глубь участка.

В главной комнате под треск клавиатур пролистывала документы Симона Болл. Ей было за тридцать, она любила классические мультфильмы и получала удовольствие – хоть и нечасто выпадавшее – от путешествий по Европе. Она семь лет состояла во вспомогательном штате полиции. Она подозревала, что муж ей изменяет, и поражалась тому, что не имеет ничего против.

– Где Кэт? – спросил ее кто-то. Она узнала человека, махнула в нужном направлении и продолжала думать о муже.

В коридоре детектив-инспектор Бен Сэмуэлс, задумавшись об экзамене своей дочери по игре на пианино, поднял взгляд и поприветствовал знакомого. Тот спрашивал о направлении у полицейской в форме, Сьюзан Грининг, которая отвечала с ухмылкой, взбудораженная ощущением, что недавно они с ним флиртовали, наверняка. Снаружи помещений ОПФС три человека обменивались мнениями о футбольном матче, хотя один из них его не смотрел, а только притворялся. Они расступились перед новоприбывшим, кивнули и поздоровались, бормоча фонемы, когда не смогли вспомнить его имя, и тот, который врал, в приливе гиперкомпенсации даже спросил, что он думает о матче. Человек присвистнул и восхищенно покачал головой, и все трое с энтузиазмом согласились, хотя так и не могли вспомнить его имя, – но помнили, что он фанат какой-то из игравших команд.

Он вошел в офис ОПФС. Единственным человеком в помещении была Коллингсвуд, которая лениво и наугад тыкала в клавиатуру. Она глянула на него, и он кивнул, подошел к картотеке у противоположной стены.

– Привет, Кэт, – сказал он. – Зашел тут за парой файлов. – Он открыл ящик. Услышал, как Кэт встает. И тишину. Обернулся. Она в экспертном хвате держала пистолет, нацеленный ему в грудь.

– А ты еще, сука, – сказала она, – что за черт?

– Я хочу поговорить с тем, кто разбирается в ангелах, – сказал Билли, и посредник сделал несколько звонков, отправил несколько имейлов, зашел в мессенджер и раскидал вопросы по чатам. Наконец он ответил Билли, куда идти.

– Ладно, там знают, что ты придешь. Иначе было бы сложно.

– Что я ищу? – спросил Билли. – Кто меня встретит?

– Пф. Бывший ангел.

Это было больше, чем ожидал Билли. Не специалист или фанат ангелов, а получлен самого племени склянки, с которым можно как бы пообщаться. Смотрителей музеев едва ли можно понять: их мир – мир памяти, а не человеческий. Говорили они не на языках. Но после отставки они задерживались на несколько последних лет и тогда из-за какого-то одиночества становились больше похожи на людей.

Корпус Института Содружества был размашистым шлемом конкистадора на южной окраине Холланд-Парк. Закрылся он в начале 2000-х. Несуразная коллекция экспонатов в честь стран – членов содружества, этого странного и тактичного наследника империи [69], давно рассеялась. Но здание не опустело совсем. Когда стемнело, Билли в него проник – теперь, с его новыми навыками, это было просто. Он прислушивался к собственным гулким шагам.

Пыль лежала слоем всего в несколько миллиметров, но заметным. Ему казалось, что он в ней бредет, как в болоте, к последним сохранившимся экспозициям. Во многих залах темнота должна была быть абсолютной, и Билли задавался вопросом, благодаря какому слабому свету их видит. Один раз он слышал охранника – охранника-человека на халтурном обходе. Тогда Билли просто спокойно постоял в шкафу и подождал, пока в зале не стихнет эхо.

Осталось всего несколько экспонатов – забытые, недостойные нового дома или сперва затерявшиеся, а позже возникшие на фоне одиночества. Билли вошел в зал, где, хотя не имелось окон, был не просто свет, а падали с потолка целые его столбы – каждый начинался в случайном месте на цельной поверхности и непредсказуемо рушился в перекрестных направлениях, словно зал ностальгировал по лунным лучам, которых никогда не видел и потому отрастил их симулякры. Билли прошел под и через переплетенные жирные пальцы выдуманного света к ожидающему его существу.

«Боже, – подумал он, приближаясь. – Боже. Я тебя помню ».

Отставной ангел памяти Музея Содружества сопровождал его взглядом.

– И снова здравствуй, – сказал Билли. Он видел ангела на его дневной работе, когда еще был ребенком, и при свете дня это был экспонат.

Пластмасса в форме маленькой коровы. Она смотрела на него, повернув голову, демонстрируя свой стеклянный бок. Внутри были четыре желудка, которые загорались один за другим, помнил Билли, и которые загорались до сих пор, по одному. Рубец, сетка, книжка и сычуг, пищеварение блестело в них по очереди навстречу лактозному телосу – столп какой-то из экономик Содружества. Из зала Новой Зеландии, подумал Билли.

Билли чувствовал его внимание, его убывающую сущность. Когда институт был открыт, этот мнемофилакс после часов работы топотал по коридорам с походкой, основанной на мифе о Минотавре. Он защищал этот причудливый дворец памяти от сил злого времени и постколониальной магии ненависти. Наконец его прикончили общественные интересы и оставили в одиночестве и после смерти, полного историй.