Ярослав Морозов - Ларин Петр и волшебное зеркало

Кассиус Кранк кивнул, полез под шуршащую накидку и вынул из внутреннего кармана своего чёрного пиджака простой карандаш. Маг прошептал какое-то короткое слово, и карандаш превратился в его волшебный посох с фигуркой крылатого демона на верхнем конце. Чернокнижник скороговоркой пробормотал ещё одно короткое заклинание, похожее на витиеватое ругательство, и из глаз деревянного демона брызнули потоки желтовато-зелёного света с неприятным болотным оттенком. Кранк воткнул посох острым концом в песок и отступил на шаг.

Посох начал сам собой медленно поворачиваться из стороны в сторону, как будто крылатый демон на его верхушке ожил и решил осмотреться. Бледные лучи, падавшие из его глаз, скользили по мокрой траве, по песку и прибрежным кустам, выхватывая из темноты то кривой сучок, то плоский гранитный валун, то россыпь камешков помельче… Потом в траве что-то коротко блеснуло. Демон замер, не закончив поворота, и начал медленно разворачиваться в обратном направлении, пока блеск в траве не возник снова. Тогда демон снова замер, его глаза засияли ярче, и лежавший в траве предмет ответил ослепительным блеском.

Кассиус Кранк первым бросился туда и через секунду с торжествующим возгласом поднял над головой маленькое карманное зеркальце в оправе из дешёвой ярко-розовой пластмассы.

Гостеприимные островитяне явно торопились поскорее закончить ремонт «Каракатицы» и спровадить опасных гостей от греха подальше. С наступлением темноты работа на борту не только не прекратилась, но, казалось, закипела с удвоенной силой. Плотники бубнили заклинания, топоры стучали, как обезумевшие дятлы, пилы звенели, вгрызаясь острыми зубьями в твёрдую древесину, повсюду сияли яркие зеленоватые огни. В качестве осветительных приборов островитяне использовали очень крупных светлячков, которые сидели внутри жестяных фонарей со слюдяными оконцами и, как показалось Петру, были вполне довольны своим положением. Светлячки были большие, очень упитанные и вовсе не стремились сбежать из своих слюдяных тюрем. Оказалось, что на Ремонтном их научились приручать, и они давно сделались домашними животными, наподобие кошек или собак. Бородатый плотник, который объяснил это Петру, не видел в таком положении вещей ничего странного, и Пётр, подумав, согласился с ним: Острова есть Острова, на них нет ничего невозможного.

Ночевать им пришлось в деревне. Пётр заметил, что, покидая борт, капитан Раймонд оставил все личные вещи в каюте, но прихватил с собой какой-то большой прямоугольный предмет, тщательно обёрнутый просмолённой парусиной, и маленький серебряный ларец, единственным украшением которого служило приделанное к крышке кольцо. Ключ от ларца капитан повесил на шею и спрятал под тельняшкой; тяжёлый свёрток, который капитан нёс под мышкой, был перекрещён крепкой верёвкой, поверх которой красовалась большая восковая печать с изображением герба гильдии Вольных Мореходов. Похоже, это были главные сокровища капитана Раймонда, которыми тот очень дорожил.

Поднимаясь от причала наверх по крутой тропинке, капитан пыхтел и отдувался, и Пётр предложил свою помощь. Он думал, что капитан откажется, и тот действительно слегка заколебался, но потом хмыкнул в бороду и протянул Петру ларец, произнеся при этом довольно странные слова.

— Держи, юнга, — сказал он. — В конце концов, кому, как не тебе, носить эту штуку?

В зеленоватом свете слюдяного фонарика бородатое лицо капитана казалось загадочным, но Пётр слишком устал, чтобы на ночь глядя задаваться новыми вопросами. Он просто протянул руку и взялся за кольцо, приделанное к крышке ларца. Он предполагал, что в ларце находятся корабельная касса или личные сбережения капитана, и приготовился к тому, что ларец окажется очень тяжёлым. Но Пётр ошибся: груз оказался совсем невелик, из чего следовало, что ларец либо пуст, либо содержит в себе что-то совсем лёгкое, почти невесомое.

Команда разместилась в большом общинном амбаре, стоявшем на краю площади, в двух шагах от общинного дерева — огромной, кряжистой сосны, засохшей и лишившейся коры много лет, а может быть, и веков назад. После обильного ужина деревенский староста пригласил капитана и Петра на ночлег к себе в дом, однако капитан отказался — вежливо, но твёрдо. Похоже, он всё ещё ждал появления морской гвардии и хотел быть вместе со своими людьми, когда это случится. Пётр тоже остался в амбаре: он разделял мнение капитана. Кроме того, здесь было веселее.

В амбаре было тепло и сухо. Здесь пахло зерном и мышами, которые тихонько возились в тёмных углах и время от времени принимались возмущённо пищать. Боцман распределил вахты. Вахтенные ушли на берег следить за входом в бухту и наблюдать за ходом ремонтных работ, а остальные матросы, развесив гамаки, улеглись спать. Вскоре амбар огласился разноголосым храпом, заглушавшим мышиную возню. Пётр тоже забрался в гамак, но, несмотря на усталость, ему не спалось. В ушах у него всё ещё стоял шум ветра и плеск волн, и ему казалось, что амбар заметно раскачивается, как судно на океанской волне.

Повернувшись на бок, Пётр стал наблюдать за капитаном. Капитан Раймонд не спешил ложиться. Из какого-то дома для него принесли небольшой дощатый столик и колченогий табурет. Теперь, когда все уснули, капитан уселся за стол, поставил на край столешницы слюдяной фонарь со светлячком внутри и положил перед собой принесённый с корабля тяжёлый прямоугольный свёрток. Задумчиво попыхивая трубкой, он сломал восковую печать, развязал верёвку и откинул край парусины. Пётр увидел огромную толстую книгу в коричневом кожаном переплёте. Переплёт был изрядно потрёпан и засален, на нём виднелись белёсые разводы морской соли, а прямо посередине тусклым серебром горел адмиралтейский якорь — герб гильдии Вольных Мореходов. Капитан раскрыл книгу на середине, перевернул несколько страниц, достал откуда-то медную чернильницу и снял с неё затейливую крышку. Потом он что-то пробормотал, и в руке у него откуда ни возьмись очутилось большое белое перо. Капитан вынул из ножен кортик, ловко срезал у пера кончик, пощупал его пальцем, удовлетворённо кивнул, обмакнул перо в чернильницу, на мгновение задумался и принялся писать, старательно выводя диковинные местные буквы. Лицо у него сделалось скорбное, как у всех пишущих, косматые брови сдвинулись к переносице, глаза скосились, а язык высунулся наружу от старательности. Видно было, что капитан не привык писать от руки; очевидно, в обычных условиях он просто диктовал вслух, наблюдая за тем, как перо само собой бегает по бумаге. Но теперь такой способ не годился: кругом было полно народу, и капитан то ли не хотел будить спящих, то ли писал что-то секретное, не предназначенное для чужих ушей.