Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

– Я помогу закрыться от нимфы, – сквозь звон в ушах услышала она голос Велемудра. – Наложу на тебя ограничительное заклятие, а оберег поможет его усилить.

Руки кудесника взмахнули крыльями, и словно сеть опустилась на Любаву. Она оказалась отрезанной от окружающего мира: пропали звуки, исчезли запахи, даже дневной свет померк. Девушка по знаку волхва сняла капор и приподняла косу. Велемудр осторожно надел ей на шею осиновый оберег с вечным трилистником.

– Вот так будет лучше, – с удовлетворением проговорил он, развеивая волшбу. – Значит, твой путь теперь под Камень? Пойдем вместе, мне надо проверить подземное озеро, что-то странное с ним творится.

Любава промолчала. Может, под Камнем ей удастся смириться с потерей. Может быть, там она забудет белесую нимфу и сапфировых змеек.

Темноту прочерчивали тонкие лучи света: белые, серебристые, голубые, желтые, красные, иногда прямые, чаще — колеблющиеся. Они пронизывали темноту насквозь. Они мешали…

Наконец, они перестали походить на липкие нити паутины.

Лучи превратились в оранжевое море, которое то падало волнами на лицо, то откатывало обратно.

Сознание медленно возвращалось.

Сначала Митяй услышал скрип прялки, затем почувствовал перемешанный запах сосны с шерстью — медовый запах забытого дома – и лишь после различил в неровном свете незнакомую женщину. Она сидела на донце и неторопливо вытягивала из кудели нить. Ее русая коса, украшенная многочисленными ленточками, лежала спереди на груди. Терракотовый сарафан с богатой вышивкой не мог скрыть стройной фигуры. Иногда она стряхивала с себя золотую пыль, что, поблескивая, слеталась к ее ногам, иногда посматривала на лопаску прялки, на которой фигурки, вырезанные в дереве, бегали, менялись местами, суетились.

Но на лопаске пастух заметил и еще что-то. Накинуты были на нее два узелковых оберега, что Марфа им с рыцарем вручила перед тем, как расстаться. Хотел было он спросить, обратиться, да не успел…

За спиной женщины сгустилась тьма, чтобы тут же смениться иной перспективой.

И пришло узнавание…

Художник наносил перед открытым окном на холст во всю стену крупными мазками краску. Тонкая длинная кисть то мелькала, то замирала, и казалось, на ее ворсинках сама жизнь дышала в такт движениям мастера. Чуть слышно играл на фортепиано вечный Пол, исполняя музыку Захрусталья. В мелодичных звуках угадывались незнакомые печальные слова о вчерашнем дне, о потерянной любви и робкой надежде, о скулящей тоске и безграничном одиночестве.

— Что не так с твоим миром? Что не так с нами? – вскричала женщина. Она оторвалась от прялки и напряженно посмотрела на художника.

– Корреляция. Новые переменные создают новые правила. Мы ждали ее, говорили о ней, и вот она произошла.

Он повернул к ней голову и улыбнулся. В этот раз пастух разглядел его достаточно хорошо.

Мужчина был одет в коричневый свитер с закатанными рукавами, брюки из плотной хлопковой ткани, клетчатый шарф и фартук. Его власы торчали коротким ежиком, но при всем при этом черты лица имели некоторое благородство, которое не портили даже рыжеватая щетина и пенсне из панциря пепельной черепахи.

Художник поднял кисть и произнес:

– И не говори мне ничего больше, ты сама допустила огрехи. Кто не досмотрел за моими подарками? Пружину завели, маятник начал движение, теперь жди звона колоколов в полночь!

От его слов стало неуютно. За окном зияла бездна – пропасть без дна, перпендикулярная существующей обыденности. Можно в нее всматриваться, можно в нее прыгнуть, но можно ли остаться прежним, допустив до себя?..

— И ты позволишь твориться всему, что происходит? — застонала женщина, ее пальцы дотронулись до висков.

— Для того [ наш ] мир и предназначен. Не грусти, не волнуйся, продолжай делать свою работу. Помни, мы созданы из того же вещества, что и наши сны. Сном окружена вся наша жизнь… Да и что такое жизнь, если не игра среди теней!

На этих словах силы покинули пастуха.

В следующий раз Митяй очнулся от тихого говора. Открыл глаза и смутным взором разглядел над собой красноватый потолок, сбоку мелькали нечеткие силуэты. Тепло от печи успокаивало, дым не тревожил и был каким-то сладким. Он различил пожилого мужчину, чей голос, собственно, его и пробудил. Тот утягивал пятку лаптя по колодке и рассказывал мальцу, державшему приготовленные лыки:

– Агафья-то наша, слепая курица, карга старая, углядела однако молодцев в снегах! Говорит, столб пламени над равниной привел ее к ним. Ну и приволокла их на полозьях вместо хвороста. Откуда силы-то взяла? Раздел я их, омыл талой водицей, укутал шкурами, влил в них медового настоя. Однако дни идут, а они в себя не приходят. Так все это время и кормим их медом с водой. Из ратной братии один из них, при кольчуге и мече, второй – холоп аль слуга из вольных. Далеко от тракта забрались, то ли гнались за кем-то, то ли за ними кто гнался. Потому отправил я весточку в Кистени, пусть воевода с Космой разбираются, что с ними делать. Вдруг посланники важные либо басурманские соглядатаи.

От сделанных усилий к Митяю опять пришло беспамятство, но было оно уже вперемешку со снами, в которых бежал он на четырех лапах, а его настигал шелест змеиного тела. И все же на этот раз он знал, что обязательно убежит.

В третий раз пастух проснулся от звуков бубна и веселых песен.

Большая изба была наполнена людом. Вокруг уже знакомого пожилого мужчины сидело много детей. Несколько девушек кидали плетеный клубок в какого-то юношу, тот, смеясь, ловил и возвращал его им. Женщины, одетые в красные сарафаны, расшитые снизу и по вороту узорами, некоторые в меховых накидках, освобождали столы от посуды.

Со столов убрали, вместе с лавками вынесли их вон. Глава дома, он же староста Попады, как называлась здешняя весь, взял горшочек каши и направился в сторону печи. Около печи поклонился и запел, а за ним подхватили и остальные:

Хозяин-батюшка, прими еду нашу —

От чистого сердца овсяную кашу,

Защиту свою на дом навеси,

От ч(е)рта рогатого нас упаси.

Шедший за ним юноша с упоением бил в обтянутый с одной стороны кожей деревянный обруч. При каждом ударе звенели подвешенные бубенцы. Так торжественно они поставили за печку горшок с кашей, затем обложили его горячими углями и отошли внутрь избы.

Чья-то маленькая ручка дернула Митяя за власы, потом еще раз. Пастух скосил глаза и увидел женскую рожицу с обросшими густыми космами. Показав в сторону весняков язык, барабашка проворчала:

– Вот почто они так? Батюшка да батюшка. Никакого желания защитку ставить, порчу с заразой в болотце загонять. И не слышат меня, подсказки не угадывают. Ну, не мужик я, сил моих терпети больше нету.