Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

Митяй попятился, шаг за шагом, через площадь, осторожно обходя камнеградцев. Нельзя допустить Зверя до любичей! Нельзя дать рыцарю совершить непоправимое! Он, пастух, в ответе за него. И должен его остановить. Мысли путались. Время безвозвратно утекало. Но хотя страх мешал, паренек повторил то, что у него получилось в Медвежьем углу: попытался дотянуться до души – души рыцаря. Успокоить, изгнать безумие, вобрать в себя боль и страдание.

Сознание вышло из тела, протекло сквозь окружающие контуры и достигло Дементия. Но вместо колыхающейся дымки, маленького светлячка пастух наткнулся на красную воронку на бескрайней серой долине одиночества. Она фонтанировала чем-то мерзко алым, противно чавкая при каждом выбросе.

И юноша заглянул в этот прокол, в этот бездонный колодец, и, как сквозь дырку в потолке, увидел белую комнату с голубыми занавесями. В центре комнаты стояла стеклянная тумба. От тумбы к стене тянулись тонкие шнуры…

Однако он так и не успел разглядеть обнаруженное, понять, кто или что скрывается за стеклом. Ибо хрустальный резонанс сдвинул саму землю, горы выдохнули в небо, и все содрогнулось от этого выдоха. Башня обрушилась камнепадом, завалив всех, кто был рядом. Лишь обгаженный совой топхельм остался торчать в том месте, где только что готовился к прыжку Зверь.

Казалось, пастух единственный устоял на ногах. Он потряс головой, наклонил ее так, словно хотел освободить уши от воды. Виски прострелило, но это все же лучше, чем кататься по земле от боли. Паренек хорошо помнил, как его скукожило в первый раз, как мучился в последующий. Ну, вот, вроде цел. Сделав пару шагов, бросился к завалу. Из шлема раздался хрип. Еще не веря, что такое возможно, аккуратно отбросил булыжники и стянул топхельм с головы леха. Дементий был жив! И в нем ни капли темноты, ни ярости, ни злобы. Это опять был его знакомый, немного нудный рыцарь.

Однако когда Митяй начал его откапывать, мужчина открыл глаза и прошептал:

– Не трать время, меня позже вызволят. Не привыкать. Найди Любаву, мы обещали ее отцу…

Юноша заколебался, и, видит Род, было от чего! Вокруг лежали, сидели, непонятно куда ползли оглушенные, сбитые с ног защитники града. Кровь, пыль и черный снег перемешались. Многие плиты площади проломились. Ворот больше не было. Их большие, тяжелые створки представляли собой кучу слома, сквозь дырку прохода виднелся мост, который так и не смогли поднять. Скоро здесь будут перекаты, и на этот раз их не остановить. Простая, в общем-то, мысль, но она убивала любую перспективу, отбивала всякое желание что-либо делать. Однако девушку, и правда, надо было найти. Возможно, в суматохе боя ее удастся вывести из крепости. Если она согласится. Если совесть позволит бросить своих. Как много этих «если» и только одно «надо»!

Пастух посмотрел на торчащую над завалом голову леха, вздохнул и поднялся с колен. Не очень-то верилось, что еще раз увидит это лицо. Поганенько так – оставлять товарища. Что же ты, дружок, делаешь – как та сова, что обгадила и улетела. И где, скажите на милость, искать их неуемную подопечную?

Не успел сделать и пары шагов, не успел выбрать, куда лучше направиться: в палаты девушки или по стене пройтись? – как навстречу Крив во главе отряда воинов бежит, глаза выпучены, пыхтит. Ну а воины еле за ним поспевают.

– Уважаемый, ты Любаву часом не видел? – только и успел крикнуть Митяй.

– Какую к Мракобесу…, а…, со мной она…

Старшина приостановился, осмотрел своих и недоуменно развел руками:

– А вот и нет. Отстала. Поищи за юго-западной башенкой, там с ней только что расстался.

И тут же, забыв про паренька, закричал:

– Велемудр, мы пришли. Баррикады начинаем. Не отставать, молодцы, работы много, времени мало. Половина к раненым. Оттаскивайте к домам, там пусть бабы подхватывают. Эй, что с лошадьми? Живо к ним, отводите вглубь крепости, сейчас здесь жарко будет!

– Тут, это… под завалом… Дементий, – но никто пастуха не услышал.

Юго-западная совсем недалеко, отсюда видно, что там и кто на ней. Но лучше дойти, проверить. И Митяй покинул площадь, переполненную пришедшими в движение людьми, у которых появилась хоть какая-то цель, а вместе с ней и надежда.

Впрочем, до башни не дошел. Сразу за площадью на малой улице под каменными крошками разбитого изваяния заприметил свернувшийся лохматый комок. Домовенок лежал без памяти! Рыжий с белым! Реснички длинные. Крошка совсем ослабел. Жалость наполнила сердце. Паренек наклонился и потрогал его шерстку. Никакой реакции! Тогда он встряхнул его сильней. На этот раз подействовало. Малец широко зевнул, открыл глазки, протянул к пареньку лапки и заныл:

– Ай-яй-яй, какой же противный звук, вымораживает, разрывает головушку! Спасите!

Однако когда разглядел, кто перед ним, то истошно завопил:

– Изверг! Убивец! Братиков сгубил. Вовек не прощу!

Потом перевернулся и шустро пополз прочь, а как отполз, погрозил маленьким кулачком и исчез. До пастуха долетели комья дурно пахнущей грязи… Ну, или чем там разгневанные домовята кидаются.

Обидно? Обидно! Поделом? Поделом! Только был ли у него выбор, мог ли он спасти рыцаря по-другому? Никогда прежде с ним нежити так не поступали, никогда прежде он не подвергал их такой опасности.

Юноша отряхнулся, поднял глаза и заприметил то, чего ему бы очень не хотелось. Это заставило позабыть про обиду, про домовят и сделанный выбор. От башенки в центр городка тянулся след необычной изморози, слабый, но для него нынешнего вполне заметный – где-то скопление кристалликов льда, в другом месте обледенелые кусты и камни.

Митяя затряс озноб. Он почувствовал холод в холоде, его лизнул северный ветер, коснулось ледяное безмолвие. Любавы на стене не было, и если он собирался ее найти, следовало поторопиться. Тогда пастух развернулся и пошел через разрушенный Камнеград.

Шел и думал. Что же такое получается? У одних душа есть, а у других ее нет?! Кем же ты становишься без души-то? Упырем, вурдалаком? Да и можно ли сказать, как душа-то точно выглядит? И главное, что она из себя представляет? И вообще, что это за мир такой, в котором у кого-то она есть, а у иного ее нет? Что это за мир, где существует красная воронка на серой равнине одиночества? Стало страшно: а вдруг и он потерял свою душу, вдруг ее украли, и он лишь марионетка чьей-то прихоти, тень, считающая себя хозяином? Но одно он понимал совершенно точно: если не освободить Калинов мост, и такому миру придет конец.

Паренек перескакивал с одного камня на другой – после землетряса улицы превратились в трудно проходимый лабиринт с ямами и глубокими трещинами. Пролезал через каркасы домов – у многих кладка не выдержала, обнажив внутренности. Смотрел на покосившихся Идолов – Многоликие продолжали хранить молчание.