Инна Порядина - Маркус и золотая чаша

Сестра сжала руки в кулачки и зажмурилась.

Я улыбнулся: отказаться от торта? Да ни за что на свете!

Корд отлично поместился у меня в заднем кармане штанов (наверное, ему там не очень удобно, но что уж тут поделаешь). Я высажу его в кухне, когда никого не будет, а потом заберу. Должны же они с Нотом справиться.

— Лёша! Ира! — крикнула бабушка, и я подпрыгнул.

— Ой! — Маркусу, явно, не понравилось трястись в кармане. — Тише можно?

— Ид-ё-ём! — ответил я бабушке и закрыл за собой дверь.

Ирка шла впереди и подпрыгивала от нетерпения. При этом её косички разлетались в разные стороны, и она их перебрасывала за спину. Следом осторожно, чтобы не растрясти Маркуса, брёл я: тихо-тихо ступал тапочками и боялся поскользнуться. Ну вот чем не экспедиция? Я её себе, конечно, представлял иначе, и себя видел в роли гордого, а никак не крадущегося предводителя, но и так неплохо.

К нашему удивлению, на кухне никого не оказалось. То ли все уже пили чай, то ли задержались в гостиной и вот-вот нагрянут, и поэтому надо было действовать решительно и без промедления. Я опустил Маркуса на пол и выскочил в коридор: «У-ф-ф-ф, всё ещё никого! Сейчас они с Нотом обыщут все уголки, а мы пока тортика поедим».

А на столе чего только нет: и пряники, и рулет со сладкой маковый начинкой, и конфеты мои любимые, «Красная шапочка», и хурма. Ирка первой летит: «Можно?» — и хвать розочку с верхушки торта. Бабушка смеётся, сестру на колени берёт: маленькая Ира ещё у нас, всё внимание ей.

— Руки мыли? — погрозила мама.

— Мыли, — соврал я и отодвинул стул. Ну забыл, бывает, не признаваться же каждый раз!

— Ладно тебе, Лидочка, — потянулась бабушка за лимоном, — не ругай его уж так. Всё бывает, растёт ребёнок, ты Филиппа вспомни, а? Вот с ним мороки-то было…

— Знаете, Светлана Михайловна… — мама, кажется, рассердилась. — А впрочем, не стоит. Положите-ка мне вот тот кусочек, пожалуйста.

И сидим ты так спокойно, даже послушно, я бы сказал, торт на блюдце ковыряем кто ложкой, а кто и пальцами.

— У-у-у, — думаю, — Ирке вот разрешают, а я чем хуже? Может, и мне хочется розочку ногтем поддеть? Так же гораздо вкуснее. И так я разозлился, что ткнул сестру пальцем в бок.

— Ты что? — вытаращила она глаза и повернулась. — Это же больно!

— Бе, — показал я ей язык, — бе!

— Что он дразнится? — заныла сестра.

— Лёша! — крикнула мама. — Прекрати немедленно! Что с тобой?

— Вредина!

— Малявка!

— Дети! — стукнула мама кулаком по столу с такой силой, что ложки подскочили, а одна даже на пол грохнулась. — Да что ж это такое? Хватит!

— Он первый начал, — сказала Ирка, сползла с бабушкиных колен и, задрав скатерть, залезла под стол. Кажется, её не было так долго, что чай остыл и затянулся противной серой плёнкой.

— Ира! Что ты там делаешь? — позвала мама.

— Ложку ищу! — ответила Ирка и схватила меня за штанину. От неожиданности я дёрнул ногой, отпихнулся от стола и тут же кубарем полетел на пол вместе со стулом.

— Что за день сегодня?! — вскочила мама, и я быстренько подполз поближе к сестре.

Рядом с Ирой стоял Нот. (Как он здесь оказался?) В темноте глаза его светились красным, а волосы на макушке топорщились в разные стороны.

— О, Господи! Таракан! — услышал я мамин крик и увидел, как на пол летит тапок. — Гадость какая!

— Цыпа! — зажала сестра ладонью рот, и мы посмотрели на Нота.

— Ах ты! — взревел корд и взмахнул саблей.

Ещё секунда, и он бы воткнул её маме в ногу!

Я схватил его за шкирку и поднял в воздух.

— Она убила его! — заверещал Нот, пытаясь вырваться. — Это был мой таракан!

— И его звали Цыпа, — захныкала сестра.

— Тебя здесь не должно было быть, — зашипел я на корда и поднёс его прямо к лицу. — Что ты тут делаешь?

Нот болтался в воздухе и размахивал саблей.

— Пусти! — кричал он, и от злости глаза его вспыхивали всё ярче. — Не твоё дело!

Так бы и стукнул его по макушке, но Ирка же не поймёт. Вон она хнычет всё время и по любому поводу, а тут я корда начну обижать. Что тогда будет? Втрое больше рёва и слёз?

— У-у-у! — замахнулся я на него. — Злой какой.

И тут под стол заглянула бабушка.

— Лёша, — произнесла она очень серьёзным голосом. — Вы меня сегодня очень расстроили. На твоём месте я бы попросила у мамы прощения. Так нельзя.

Мне захотелось исчезнуть. В самом деле, как-то не так всё получается, но оно само, я тут почти не при чём.

— Она хочет выбросить сундук! — крикнул я, и слёзы брызнули из глаз. — Но он мой! Это ты его мне подарила! И он сказочный! В нем корды живут!

«Что я сейчас сделал? — промелькнуло у меня в голове, и я ещё сильнее расплакался. — Что я сказал и зачем?»

— Тараканы что ли? — удивилась бабушка и опустила скатерть. — Гнать их надо, Лёшенька, а ну-ка вылезай!

Мы выползли наружу. Сразу стало светло, очень ярко и захотелось провалиться под землю от стыда и слёз, которые я размазывал по щекам. Я засунул Нота в карман и бросился бабушке в объятия.

— Маленький ты какой ещё, — ласково сказала она и улыбнулась. — Ну, хочешь, я сама с мамой поговорю, а? Или мы вместе? А прямо сейчас хочешь? Он тебе так нужен, сундук этот?

— Да, — ответил я и снова расплакался. — Очень!

— Мне кажется, нам всем пора успокоиться, — услышал я спокойный голос мамы.

Она погладила меня по спине и взяла за руку: «Идите с Ирой к себе в детскую. Вечером поговорим».

«Если бы это был комикс, — подумал я, — то над мальчиком, у которого на щеках грязные разводы, художник бы нарисовал тучу, а потом ещё одну, и ещё, и ещё десять, чтобы всем сразу стало понятно, как этому мальчику грустно».

— Идём? — дернула меня за рукав Ирка.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал я так, словно те самые серые тучи надо мной нависли. — Забери с кухни Маркуса. Опять у нас ничего не вышло.

Я просидел в комнате весь день. Сказал «пока» бабушке, когда она заглянула, «всё хорошо» — маме и «спокойной ночи» — папе уже совсем перед сном. Фил сегодня не появился. Вернее, я слышал, что он говорит что-то родителям и Ирке, но ко мне он так и не зашёл.

— Ну вот и не надо, — обиделся я на брата и залез под подушку. — А придёшь, ни слова тебе не скажу!

Под подушкой было жарко и душно, ещё шерстяное одеяло давило на ноги, всё раздражало и хотелось плакать. Никогда не думал, что это так сложно: сидеть в комнате и ни с кем не разговаривать. Вот за что мне это? Можно было и по-другому наказать.

Маркус и Нот тоже молчали. Я спихнул подушку с головы и свесился с кровати.

Сундук был открыт, в нём неярко горела лампочка Светика, а по дну ходили верёвочные человечки.

— Эй, — окликнул я их, — что вы там делаете?

— Думаем! — ответил Маркус.

— Уходим, — перебил Нот. — Надоело.