Инна Порядина - Маркус и золотая чаша

«Как уходят? — зашумело у меня в голове от переживаний. Или это просто температура поднималась? — Куда?»

Я так испугался, что кубарем слетел со второго этажа и сунул голову в сундук.

— Зачем?

— Нам пора, — посмотрел на меня Маркус. — Отнеси нас на корабль. По-жа-луй-ста.

Я опешил.

— А чашка?!

— Да ну её, — сердито крикнул Нот.

— Так у вас же уговор!

— И его тоже ну! Надоело. Я и без этой железки с Лейзи буду. Лейзи нужен я, а не этот красный тюфяк!

— Маркус хороший. Чего ты к нему придираешься?

— Хороший? — рассвирепел Нот. — Это по его вине мы тут! Если бы он не залез в сундук, мы бы сто лет назад дома были! С чашкой! И Лэйзи бы меня поцеловала! Надоело всё! Надоело! Вези нас обратно!

— Я не могу. Меня одного не отпустят в порт.

— Трус! — Нот поднял в воздух саблю. — Вези, говорю! Или я этого красного распущу!

— Не надо, — ответил я. — Я отправлю вас обратно.

— Ну и давай думай, как ты это сделаешь! — крикнул Нот. — Гаси свет!

Маркус накрыл Светика ладонью, и через секунду в комнате стало темно. Я прыгнул на Иркину кровать. Без матраса было очень жёстко, и я отбил себе ногу, ойкнул и свернулся калачиком. Совсем ничего не хотелось: ни спать, ни плакать. И только пара мыслей не давала покоя: что делать с кордами? Как доставить их на «Смелый»?

Весь следующий день я почти ни с кем не разговаривал. Мама обсуждала покупку новой этажерки и бегала с рулеткой по детской, прикидывая, встанет ли новая мебель на место сундука или всё-таки нет, поменять ли нам шторы или оставить старые? Ирки до меня дела не было: её бабушка к себе забрала и, наверное, они там уплетали пирожные и мультики смотрели. Я очень хотел поговорить с Филом, но он сказал «потом» и уехал, а папа про меня совсем забыл, потому что в последнее время приходил поздно и был постоянно занят.

Только и остались эти два корда, которым я был нужен: красный и чёрный, маленькие верёвочные человечки. Сидят спиной друг к другу, дуются.

— Я вас отвезу, — промямлил я и тут же испугался собственной смелости. — Идём. — И вышел из комнаты на согнутых ногах.

Дома было тихо. Барбарис лежал на подоконнике в гостиной и, свесив с края лапы, смотрел куда-то в пол. Вот и ему до меня нет никакого дела.

Как тяжело, оказывается, брать чужую вину на себя, но я бы и сейчас не стал колебаться и поступил точно так же. Он же мне друг, Маркус этот, и Нот, наверное, тоже, хотя так не считает. Куда я без них сейчас? А они без меня?

В коридоре горел торшер, мама недавно повесила на него новый абажур с кисточками, которые мы с Иркой теперь постоянно дёргали. Я взглянул на абажур, подошёл к вешалке, взял куртку и достал из рукава шапку с перчатками. Посмотрел вниз, снял тапочки и надел ботинки. Тихонько открыл дверь. В кармане — корды и мелочь какая-то, на метро хватит. Я быстро. Туда и обратно. Какие-то тридцать минут!

В вагоне метро пихались. Все ехали с работы домой, и только я один — непонятно куда.

Посажу кордов на «Смелый», и пусть плывут. Там у них Лэйзи, Брэйн какой-то и ещё один, Освальд что ли? Ждут, наверное, и переживают. С чашкой вот незадача только вышла. Но они не маленькие уже, без меня разберутся.

Холодно только на улице. И вода какая-то противная, серая, как пленка на остывшем чае.

Вон «Смелый» стоит. Я бы его даже в темноте сразу узнал: уродливая громадина. И как только на таком работают? Ни парусов тебе, ни флага с черепом или, на худой конец, с гербом. Я бы точно на нём работать не смог: скучно.

— Готовы? — спросил я кордов у мостика и осмотрелся: кроме нас, никого нет.

— Иди! — выкрикнул Нот из кармана, и я увидел смешной «кактус» на его макушке.

Осторожно ступил на палубу и присел. Не заметили бы меня. Шуму будет… Родители потом точно на год запрут в комнате.

Тихо вроде.

Я прошёл мимо рубки. У штурвала стоял Фёдор Иванович. Ну точно как пират: бородища клокастая и трубка в зубах.

Поставил на пол кордов и прислонился к какой-то двери.

— Заберите меня, а? — посмотрел я на красного и чёрного по очереди.

— Как? — удивился Маркус. — С нами хочешь?

— Да. Я не уйду.

— Твоё дело, — покачал головой Нот. — Но я голосую за.

— А мама? А родители? Что они скажут? — Маркус посмотрел мне прямо в глаза, и я отвернулся. — И огромный ты какой: тебе нельзя с нами. Я против!

— Ну скатается туда-обратно, делов-то! — оживился Нот.

— Уходи, Лёша! — крикнул Маркус и топнул своей крошечной верёвочной ногой, но было уже поздно.

Баржа дёрнулась, и я полетел назад.

— Значит, плывём все вместе, — рассмеялся Нот.

— Обратного пути нет, — подумал я и в эту секунду стукнулся головой об пол. — Чашку мы только не нашли.

Вы когда-нибудь были на судне? Чтобы внутри, в его брюхе? И чтобы пальцем потрогать каждый винтик заклёпки в обшивке? У меня такого не было ни разу. И первый раз я тут, в самой серединке баржи, которую Фёдор Иванович называет «Смелый».

И сейчас могу делать всё, что захочу: полазить по каютам (а они здесь есть?), посмотреть, как работает мотор (ну, он-то точно есть), осмотреть камбуз (если честно, я не знаю, что это такое, но слово где-то слышал) и познакомиться с коком. Это повар вроде, а там, где он, там припасы: колбаса, хлеб и сушки с конфетами.

— Ты рычишь? — развеял мои мысли оклик Нота.

— Угу, — прислушался я к себе. — Есть хочу! Это вам, верёвочным, есть не надо. А мне вот очень даже хочется.

Я вспомнил недавние мамины оладушки и помял руками пустой живот. Надо срочно-срочно найти что-нибудь вкусное, а потом обязательно лечь спать. На голодный желудок не то что думается плохо, спится вообще никак.

Я оставил Маркуса с Нотом в каюте, в которую мы недавно спрятались, и побрёл наугад. Очень сложно быть взрослым самостоятельным мальчиком, когда у тебя нет выбора. Папа, наверное, сейчас бы очень мной гордился и не стал бы приводить в пример Фила, как он это обычно делает. Наверное, он бы меня подбодрил, положил руку на плечо и подтолкнул: «Вперёд, Лёша, — сказал бы он, — к приключениям, они тебя ждут!» Но папы рядом не было, не было никого, кто вот так просто одним жестом сказал бы, куда идти и что делать.

«Лёша, иди в темноту», — тихо сказал я сам себе и ступил за порог каюты.

На барже было страшно.

Я не только не понимал, куда иду, я не понимал, что буду делать, если найду кухню, а там, например, кто-то из команды. Не может же быть так, что на такой махине лишь мы с кордами и Фёдор Иванович? Не может. Ну, не должно быть, во всяком случае.

Кругом гудело, трещало и пахло машинным маслом. Я касался стен, проводил рукой по большим и маленьким дверцам, заглядывал во все уголки: боялся столкнуться с кем-нибудь из взрослых и не суметь объяснить, кто я такой, чей ребёнок и что тут делаю.