Инна Порядина - Маркус и золотая чаша

— Правда-правда, — посмотрел я Васе в глаза. — Спросите, кого хотите.

Вася тряхнул головой, сказал «идём» и плечом толкнул дверь каюты, у которой мы, как оказалось, и остановились.

— Все жилые помещения на барже, — начал он учительским тоном, — запираются изнутри (он показал мне защёлку) и снаружи. Если тебе больше не нужны неприятности, замок не трогай, понятно?

Я кивнул.

— Здесь у тебя койка (я улыбнулся: это было слово Маркуса), стол есть письменный, лампа вот, бельё… Застелить сможешь?

Я кивнул ещё раз. Не люблю я это дело, но тут уж выбирать не приходится.

— Тогда всё, — Вася почесал затылок. — Я пойду.

Я кивнул в третий раз.

— Да, — остановился он на пороге, — Фёдор Иванович запереть тебя тут хочет, но я с ним поговорю, конечно, на свой страх и риск. Не по-человечески это как-то, ты же не преступник.

— Спасибо, — тихо сказал я и чуть опять не расплакался.

— Есть будешь со всеми, я за тобой приду, а сейчас отдыхай, — Матрос вышел, и я сел на койку.

В иллюминатор был виден кусочек неба и, если бы я привстал, наверное, смог бы понять, какого цвета сейчас море, но сил у меня не было, поэтому я просто лег на койку и закрыл глаза. «Удивительная это штука, баржа, — успел я подумать перед тем, как полностью погрузиться в сон, — настоящий дом для матросов».

Дверь распахнулась, и я открыл глаза. Удивительно, но в этот раз мне ничего не приснилось: ни сверкающих самоцветов, ни верёвочных человечков с насекомыми, ни мамы с папой. И сундука, из которого исходило зелёное свечение, уже давно не было. Он остался дома и, наверное, ждёт, когда родители вынесут его на помойку.

Хотя было бы здорово, если бы мне всё-таки что-нибудь привиделось. В снах мы часто находим ответы на то, что волнует нас в реальной жизни. Это не я так думаю, и не мои это слова, это мама говорит, когда они остаются с папой наедине и ведут какие-то непонятные беседы о смысле жизни, о философах и всякой другой взрослой ерунде, до которой мне никогда нет дела.

— На выход! — прервал мои размышления чужой голос. — Ужинать.

Я поднялся с койки и уткнулся носом в иллюминатор: темнота!

— А море синее? — спросил я матроса. — Или чёрное?

— Когда как, — улыбнулся он. — Хочешь взглянуть?

— Ещё бы, — обрадовался я. — А можно?

Матрос задумался и уже через секунду махнул рукой: «Была не была!»

Мы вышли из каюты и поднялись по железной лестнице наверх, на палубу. Я ступил на дощатый пол и сразу же почувствовал совершенно удивительный запах. Так пахла морская капуста в баночке, которую бабушка приносила из магазина, так пахла сырая рыба, которую папа иногда покупал прямо на улице с лотка, так пахло… море!

Я набрал полные лёгкие сладко-солёного воздуха и даже надул щёки.

Баржа тихо-тихо покачивалась на гладкой поверхности воды. Если бы не матрос, который дёрнул меня за рукав и знаком дал понять, что пора идти к остальным, я бы так и остался стоять на палубе.

— Большое вам спасибо, — тихо я сказал ему. — Я никогда не видел моря и не знал, что оно такое…

— Чёрное? — улыбнулся матрос?

— Спокойное… — улыбнулся я в ответ, и тут матрос громко рассмеялся.

— Дай бог, — сказал он, — идём уже, пацан.

В столовой было шумно. Матросы, сидевшие за несколькими столами, гремели железными мисками и ложками, перекрикивали друг друга и гоготали, совсем, как у нас в школе на большой перемене, когда на завтрак собираются сразу все классы. Фёдора Ивановича не было, и я облегчённо выдохнул: свобода! Не совсем настоящая, конечно, но всё-таки…

На ужин был какой-то суп с лавровыми листиками, гречневая каша, кусок отварного мяса и хлеб с маслом. Запивали всё крепким чёрным чаем и закусывали пряниками. Настоящая корабельная пища!

Вася, увидев меня в дверях, замахал руками, крикнул «давай сюда» и попросил кого-то из матросов уступить место. Большой бородатый матрос сдвинулся на один стул вправо, и я сел между ними двумя. Вася сразу поставил передо мной железную глубокую тарелку с ложкой, сунул в руку кусок хлеба и сказал «наворачивай!» Я накинулся на еду.

На меня все пялились, словно я какая-то неизвестная зверушка, поэтому я старался не поднимать головы от тарелки и угрюмо смотрел в суп. «Лавровые листики — это письма», — любит говорить бабушка, когда разливает по тарелкам рыбную солянку, и мы с Иркой ждём какой-нибудь весточки, вытаскивая и облизывая ароматные конверты.

— Силы есть? — раздалось у меня над ухом.

Я поднял голову и увидел пирата. Он жевал шоколадный пряник и, очевидно, был настроен доброжелательно.

— Тебе сколько лет, Лёша? — спросил боцман, стряхивая с бороды крошки.

— Достаточно! — ответил я, не глядя ему в глаза, потому что немного боялся.

— Ну раз лет тебе достаточно, — крякнул он, — значит, и силы у тебя для работы есть. Доедай скорее и за мной, значит. — Пират крякнул ещё раз и потянулся за кружкой чая.

Матросы один за другим покидали столовую, складывая грязную посуду на большие подносы, а я очень медленно жевал пряник, откусывал по маленькому-маленькому кусочку и тянул время.

Фёдор Иванович сидел напротив, подперев голову рукой, и смотрел в потолок. Я понятия не имел, о чём он мог так сосредоточенно думать, но и прерывать его не решался. Лишь бы пряник не заканчивался как можно дольше, лишь бы не заканчивался…

Тут терпение у боцмана лопнуло, как сказала бы бабушка, он строго посмотрел на меня, потом взглянул на Васю, встал и позвал нас за собой. Вася подмигнул, и мы вышли из столовой.

Я подумал, что ещё раз-другой, и буду ориентироваться во всех этих коридорах не хуже того же Васи, а может, даже лучше его, и, когда мы вернемся в порт Санкт-Петербурга, смогу водить экскурсии по «Смелому»: я буду показывать, где и что находится, угощать корабельными пряниками и рассказывать о своём приключении.

Мы зашли в какое-то тёмное помещение, Фёдор Иванович щёлкнул выключателем, и я увидел кучу вёдер со швабрами и тряпками.

— Выбирай, значит, — указал рукой на всё это хозяйственное безобразие боцман, — никому такой чести до тебя не оказывал. Любая швабра — твоя, тряпка идёт в подарок.

Вася согнулся пополам и хрюкал в шапочку, Фёдор Иванович оставался строг и серьёзен, а у меня глаза расширились от удивления: где я и где все это? Он шутит? Дома меня мама к воде и тряпке никогда не подпускала! Я маленький и не хочу ничего мыть!

И, словно прочитав мои мысли, боцман сказал: «Надо, Лёша, надо! Драить палубу, драить! Ш-а-а-а-гом м-а-а-а-рш!» Он сунул мне в руки большое пластиковое ведро, резиновые перчатки какого-то нечеловеческого размера, вручил матросу первого класса швабру с тряпкой и запер за всеми нами дверь — назад пути не было.