Инна Порядина - Маркус и золотая чаша

— Да, — выдохнул я, — мне имя Лёша очень нравится, оно прадедушкино. Конечно, согласен.

— Вот только, — Маркус осмотрел меня с головы до ног, — одежду твою выбросить надо. Да и не жалко её ни капельки, смотри, что с ней стало.

Я помял в руках ворот: свитер мама связала, а её научила бабушка… Подарок это. Если я его выброшу, что от меня останется? Только имя?

— Он не уменьшится? — спросил я с надеждой. — В мультиках с героями одежда тоже уменьшалась…

— Лёша, — Маркус был серьёзен, как никогда, — ты не в мультике. Раздевайся скорее. Пора.

Ещё никогда в жизни мне не было так страшно. Я медленно снимал одежду и мысленно прощался с тем, что у меня было. А что могло быть у мальчика одиннадцати лет? Семья. Мама в смешных платьях, папа с бородой и в очках, младшая сестра Ира, старший брат Филипп, которому до меня никогда не было дела; бабушка, подарившая чудесный сундук с приключениями, и дедушка, который не любил выходить из дома. А ещё я вспомнил Барбариса, нашу с сестрой койку в два этажа и абажур со смешными висюльками.

Я снял ботинки, аккуратно поставил их рядом, как учили родители, сверху положил брюки и сел, натянув свитер на колени. Я его совсем уже растянул: воротник, рукава, низ. «Половая тряпка!» — обязательно сказала бы бабушка, но её тут не было. «Какой кошмар», — всплеснула бы руками мама, а папа бы нахмурился и грустно посмотрел из-под очков.

«Но вас тут нет, и вы ничего мне не можете сказать, — думал я, разглядывая пальцы на руках, — поэтому делаю я сейчас всё, что хочу. Например, превращаюсь в корда: крошечного верёвочного человечка».

— У меня всё готово, — совсем рядом сказал Освальд, и бубенец на конце его шляпы противно звякнул.

Светлячки резко затихли. На пятачке перед скалой было очень-очень светло и даже тепло, но как-то неуютно. Я поёжился и собрался отказаться вылезать из оставшейся одежды: кто знает, что это за ритуал такой и как долго мне придётся мёрзнуть?

Вот у Маркуса, например, хоть шорты есть, у Освальда — брюки какие широченные и плащ со шляпой. А я? Я совсем безо всего останусь? Да ну, не хочу я так! И кордом я быть не хочу, с чего они взяли? Да и отстаньте от меня, зачем вы с меня носки стягиваете?

Я стал лягаться. Никогда раньше так не делал, но тут вдруг начал. Что они себе позволяют, эти корды разных цветов?

— Маркус! — закричал я изо всех сил. — Я не хочу! Я пошутил! Есть у меня выбор, оставьте меня здесь одного, ничего мне не надо, я домой пойду.

— Совсем тю-тю, — закатил глаза красный корд. — Куда ты пойдёшь? Посмотри вокруг: скалы и море. Ты же здесь погибнешь! Мы знаем, корабль ещё много дней не появится, и рядом не будет ни одного человека. Что ты станешь есть и пить? Лёша, нет у тебя выбора!

Я заплакал. Освободился от одежды и съёжился на камнях. Слёзы были очень горячими, а воздух так раскалили Светики, что я почти не мог дышать. Освальд достал из мешочка на поясе какие-то предметы и разложил их передо мной на земле.

— Ты готов? — спросил он и посмотрел мне в глаза.

— Нет, — ответил я, — но раз так надо…

— Ну, вы чего там? — откуда-то появился Нот. Он кутался в плащ и щурился от света. — Долго ещё ждать?

— Что? — я отвлекся, повернул в его сторону голову и краем глаза заметил, как Освальд встал на колени и что-то достал из кармана.

Сначала я услышал тихое и едва различимое бормотание, потом — чуть отчётливее и яснее, а потом Освальд вскочил на ноги, взмахнул руками и очень громко произнес: «Я верёвки вью из вас, превращаетесь сей же час!» Бубенец на конце его шляпы взлетел вверх, сразу же поднялся ветер, от предметов, которые синий корд разложил у ног, заструился синий дым, а светлячки погасили лампочки.

— Л-ё-ё-ё-ш-а-а-а, — услышал я откуда-то сверху, и меня заволокло туманом…

Я вспомнил, как лежал с температурой на кровати и слушал рассказ Маркуса о превращении, как Ирка ойкала, и мы оба не верили в то, что так бывает. «Эх, Ира», — хотел я было рассмеяться, но слова не шли.

Синий дым ел глаза, голова стала тяжёлой, я пытался удержать её руками, но не мог. Рук не было! Две длинные разноцветные верёвки болтались по бокам все ещё моего тела. «М-а-а-а-м-а-а-а!» — закричал я, но из горла вырвался противный писк. «О-го», — успел подумать вроде ещё я и упал.

А потом, даже почти сразу, меня кто-то дёрнул за ногу, и я открыл глаза. Вокруг снова было светло, тихо жужжали Светики, рядом сидели огромные ярко-красный Маркус и чёрный-чёрный Нот. Я вытянул руки и пошевелил не своими пальцами.

— Да-а-а, — громко засмеялся Нот, и у меня заломило уши, — вы посмотрите на этого корда! Его только в цирке и показывать!

— Какие же вы огромные, — прошептал я совсем чужим голосом.

— А ты мелкий, — гоготал Нот, — и такой смешной!

— Какой? — я посмотрел на него.

— Как свитер, — катался по земле Нот. — Разноцветный!

«Да-а-а, — разглядывал я себя, сидя на земле, — мама с бабушкой мною бы гордились: я не просто носил свитер, который они мне подарили, я сам стал почти что свитером: уж точно никогда не замёрзну. В любое время года и при любой погоде буду в тепле и сухости. Да об меня можно руки греть!»

Я ощупывал то, что когда-то было нормальными человеческими ногами. Ничего не изменилось: всё на месте, правда, это теперь верёвки, и, наверное, их можно в узел связать. Был маленьким мальчиком, а стал маленьким кордом. И не просто крошечным верёвочным человечком, я стал даже меньше Маркуса с Нотом и, возможно, гораздо слабее.

Маркус, оказывается, вон какой здоровяк. Нот тоже не хилый, но худее или немного у же красного корда. Освальд тонкий совсем, у него трясутся руки, а шляпа эта, с бубенцом, сильно тяжелее головы.

Я взглянул на человечков, ещё раз — на себя и решил встать на ноги. Так сказать, посмотреть, на что способен.

«Ничего себе, какие верёвки, — удивился я, — если надо, они и переплестись могут, а не надо — точь-в-точь обычные крепкие ноги: даже в коленках гнутся. Ими лягаться можно и в футбол играть. Сколько новых умений вдруг образовалось!»

Руки у меня очень смешные получились: пёстрые и какие-то слишком тонкие, длинные-предлинные, но вроде мне подходят. Голова немного тяжеловата, да уж привыкну как-нибудь, деваться некуда, другие корды как-то с такими живут. Мне бы в зеркало взглянуть, чтобы уж точно убедиться, что я симпатичным вышел, а не просто смешным.

Я осмотрелся: нет ни одной лужи, в которую можно было бы взглянуть. До моря, скорее всего, идти далеко и не очень безопасно, да и темно к тому же сейчас. Вряд ли мне карманного Светика дадут, как у Маркуса был. Его, поди, заслужить ещё надо, и не как-нибудь просто, а совершив что-нибудь эдакое; может, их за героические поступки выдают?