Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Том 22

— Благодарю тебя, но, думаю, ничем, — ответил царь Лири.

— Но что вас тревожит?

— Я поговорю об этом позднее с твоим отцом. Позврль не омрачать сейчас твоей радости.

— Умоляю вас, расскажите. Быть может, я смогу что-либо сделать.

— Ладно... — решился Ванимен. Мейива, которая еще не выучила хорватский, тихо отошла в сторону. — Если ты этого хочешь, Лука, то расскажу. Ты слыхал, что мы повстречали возле озера русалку?

— Кого? — удивленно моргнул Лука.

— Русалку. Дух девушки, обитающий возле того места, где она утонула.

— Ах вот что. — Глаза Луки расширились, он затаил дыхание. — Вилию. Так вы ее видели? — Он помолчал. — Нет, не слыхал. О таком стараются не говорить.

— Так вы называете ее «вилия»? — твердо произнес Ванимен. — Однажды я натолкнулся на вилию — еще у себя на родине, далеко на севере, — поэтому опознал ее и здесь. Ужас переполнил меня, и я убежал. Меня до сих пор мучает стыд за свою трусость. Твой отец отогнал ее, но, когда я позднее захотел объяснить ему, почему меня покинуло мужество, он ответил, что не желает об этом говорить.

— Да, у него есть на это причины, — кивнул Лука. — Но думаю, если ты проявишь упорство, он все расскажет. Ничего секретного тут нет. Скорбь, но не бесчестье.

— Эта... вилия... испортила все торжество, — сказал Ванимен. — Я слышал, как люди уже болтают о ловле рыбы в озере и зовут моих соплеменников в помощники. Неужели они безумцы? Водяной их попросту бы сожрал, но неужто они не боятся того, что с ними может сделать вилия?

— Да чем же она опасна? — удивленно спросил Лука. — Так, мелкая неприятность вроде лешего — то ветер поднимет и сдует с травы разложенное после стирки белье, то стащит младенца у зазевавшейся матери, но вскоре обязательно вернет обратно. Надо лишь носить с собой веточку полыни, чтобы она держалась от тебя подальше. Конечно же, человек, который позволит ей соблазнить себя, совершит смертный грех. Но разве кто-либо пойдет на такое? Да и она вроде бы даже не пыталась. В конце концов, призрак страшен и сам по себе. Уж я-то знаю это лучше, чем мне хотелось бы.

Ванимен внимательно посмотрел на юношу:

— Откуда?

Хотя кругом царило веселье и звучала музыка, Лука вздрогнул:

— Два года назад я был с братом на той самой охоте, когда она его нашла. И тоже видел ее лицо — лицо Нады, утопившейся за год до этого...

Чья-то рука схватила Луку за шиворот и швырнула на землю.

— Ты лжешь! — закричал отец Томислав. Он подошел к ним, незамеченный, и услышал весь разговор. — Лжешь, как и все прочие!

Священник стоял возле распростертого на земле юноши. Люди вокруг смолкли, окружив их кольцом и недоуменно переглядываясь. Наконец Томислав взял себя в руки.

— Нет, ты не лгал. Я верю тебе, — мрачно произнес он. — Тебя или обмануло случайное сходство, или тут поработал Сатана. Прости, Лука, я сказал, не подумав. — Он медленно переводил взгляд с лица на лицо, потом заплакал. — Моя дочь не утопилась, — хрипло прошептал он. — Она не стала неприкаянным духом. Тело ее в Ши-бенике, в святой земле. А душа ее... в раю.

И Томислав, пошатываясь, зашагал прочь. Люди расступались, освобождая ему проход.

Ночной дождь хлестал по стенам замка, завывал ветер. Камни дышали холодом, просачивающимся сквозь гобелены, свет ламп с трудом разгонял темноту. Ванимен сидел за столом напротив Ивана Субича. Жупан отпустил всех слуг, попросив жену остаться. Сейчас она сидела в углу, согреваясь возле жаровни. Иван подал ей знак принести еще вина.

— Да, — произнес он, — лучше я расскажу тебе всю историю, иначе вы станете остерегаться озера, а я надеюсь, что вы поселитесь среди нас, став искусными рыбаками. К тому же в том, что произошло, для нашей семьи нет ничего позорного. Лишь скорбь и печаль... — Иван тяжело вздохнул. — Нет, скорее разочарование, и я прекрасно сознаю, что мне не следовало бы испытывать подобное чувство.

Он провел пальцем по шраму на лице.

— Но и тебе, Ванимен, не следует стыдиться того, что ты убежал от нее — если на Севере эти существа, судя по твоим словам, и в самом деле настолько ужасны. Я тоже могу поведать тебе кое о каких ужасах, которые сохранятся в моей памяти до могилы, а я считаю себя храбрым воином. Но... не знаю почему — возможно, мы отличаемся от русов чем-то неуловимым, что проявляется лишь после смерти — словом, какой бы ни оказалась причина, вилия не столь страшна, как русалка. Верно, человеку не следует поддаваться на ее уговоры — он рискует потерять душу. А у вас...

Иван оборвал себя на полуслове. Ванимен натянуто улыбнулся. Жупан сделал глоток вина и торопливо добавил:

— Моя неприязнь к Наде вызвана тем, что из-за нее мой старший сын расстался с мирской жизнью. Вернее, я так полагаю. Но могу и ошибаться. Кто, кроме Господа, знает, что таится в сердце каждого из людей? Но ведь Михайло был таким веселым юношей, в нем я увидел себя, только молодым. А теперь он в монастыре. Мне вроде бы следует этому радоваться, верно? У служителей Бога болыи£ шансов спасти свои души. У Луки, кажется, больше склонности к монашеской жизни, чем было у Михайло, а вышло так, что теперь Лука унаследует... Нет, не унаследует, потому что жупан выбирается старейшинами клана или назначается королем, а все знают, что Лука не воин.

Некоторое время они молча пили вино, прислушиваясь к завыванию бури. Наконец Ванимен негромко спросил:

— Действительно ли вилия некогда была дочерью Томислава?

— Он даже мысли такой не допускает, — ответил Иван, — и все, кто его уважает, не произносят подобных слов при нем. Я простил ему, что он в тот день сделал с моим сыном. Вреда он ему не причинил, а Луке следовало бы придержать язык.

Тем не менее... так и быть, я поделюсь с тобой тем, что известно всем местным. Возможно, ты, житель волшебного мира, сможешь оценить мои слова лучше нас, людей.

Ты должен понять, что Сена, жена Томислава, была женщиной, рожденной для скорби. Ее отцом был незаконный сын жупана, моего предшественника, а матерью — крепостная девушка, отличавшаяся, как говорили, редкой красотой. Отец дал ему вольную, и сын стал гусляром — бродячим музыкантом, — а через некоторое время потряс всех соседей, приведя домой жену-цыганку — женщину из народа язычников, не имеющих своей родины, которые незадолго до того кочевали через наши земли. Жена его, разумеется, стала христианкой, вот только неизвестно, насколько глубоким было ее обращение.

И он, и она умерли молодыми из-за болезни. Их дочь Сену вырастили родственники, которые, должен признать, видели причины всех ее детских шалостей в происхождении покойных родителей. Я даже частенько задумывался, что понудило Томислава просить ее руки более — красота или жалость к девушке.

Об их жизни ты уже наслышан. Вскоре после рождения Нады Сена впала в глубокое скорбное оцепенение и пролежала в таком состоянии до самой смерти. Можешь представить, какие у девочки сохранились воспоминания о матери. Позднее Нада узнала от соседок историю ее жизни, приправленную неизбежными домыслами. Отец обратил на нее всю свою любовь, ведь у него никого кроме нее не осталось, но разве мужчина может заменить мать? Возможно, он поверял ей больше, чем следовало бы — священник ведь носит в себе скорби многих людей, — и она, наверное, слишком рано поняла, что в этом мире немало слез и горя. Не знаю. Я всего лишь солдат, Ванимен.