Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Том 22

— И я тоже.

Тауно неуверенно поднялся. Эйян увлекла его на покрытый травой склон...

...Луна опустилась за верхушки скал. Небо покрылось искорками звезд.

Эйян приподнялась на локте.

— Бесполезно, — с горечью произнесла она. — Все бесполезно.

Тауно, все еще лежа, прикрыл лицо согнутой рукой.

— Думаешь, я счастлив? — пробормотал он.

— Нет Конечно, нет. — Эйян с досадой ударила себя кулаком по бедру. — Христиане, видите ли, могут изгнать нас! — воскликнула она. — Но почему, во имя справедливости, мы не можем изгнать христиан?

— Потому что справедливости не существует. Прости.

Тауно повернулся на бок, спиной к сестре. Эйян выпрямилась. Ее ладонь нежно скользнула по телу брата, замерла на бедре.

— Не терзайся понапрасну, брат мой. Бывают проклятия и похуже. А у нас с тобой есть целый мир, и никто не запретит нам жить в нем.

Тауно не ответил.

— Мы останемся товарищами. Братьями по оружию, — добавила она.

Тяготы утомительного путешествия оказались милосердными — измученный Тауно заснул.

...Проснувшись, он увидел, что рисунок созвездий успел измениться. Костер угас, заметно похолодало, и теперь, когда его тело начало сжигать пищу, превращая ее в тепло, он ощутил гложущий голод. Потянувшись всем телом, он улыбнулся. Тут же нахлынули воспоминания.

Вскоре он заметил, что Эйян рядом нет. Тауно нахмурился, встал, огляделся. Спрятаться здесь, в тесной расщелине, ей было негде. Тогда где же она? Призвав на помощь обостренные волшебные чувства морского народа, он прошелся вдоль берега. Так, в воду она не входила. А на тропке... да, вот ее след — слабый, но четкий.

Тауно замер. Он догадался, куда она направилась и зачем, но он мог ошибиться. И вообще здесь, в населенной христианами глухомани, она могла неожиданно нарваться на беду. Приняв решение, он прицепил к поясу нож, подхватил гарпун и зашагал по тропе наверх.

Луна давно скрылась. Поднявшись до вершины, Тауно начал спускаться по поросшему вереском склону, кое-где запятнанному инеем и островками снега. Тауно быстро шагал по тропинке, которая сперва повторяла очертания берега, но затем, отклонившись южнее, привела его в неглубокую долину. В ней, укрытая от морских ветров, притулилась бедная ферма, окруженная небольшими отвоеванными у вересковой равнины полями, на которых по осени вызревал скудный урожай овса и ячменя. Но все же местные жители кормились в основном за счет овец, бродивших летом по всему острову. Тауно разглядел загон, сеновал и пару покосившихся строений. Неподалеку возвышались могильный курган — последний приют безымянного викинга — и развалины пиктского святилища.

Тропинка вела дальше. Шагая по ней, он приблизился к ферме, где навстречу ему с лаем выскочили два пса, но туг же, принюхавшись, взвыли и умчались в темноту.

Его внимание привлек какой-то негромкий звук. Пригнувшись, он неслышно подкрался поближе и заглянул в приоткрытую дверь сарая. Там стояла, всхлипывая, постаревшая от тяжкого труда женщина, баюкая на руках младенца. У ее ног, съежившись, сидели две девочки. Все трое дрожали от холода — на каждой была лишь холщовая рубашка, должно быть, торопливо наброшенная перед выходом.

Тауно подобрался к дому. Во мраке под низким навесом торфяной крыши сквозь трещины в ставнях пробивался свет. Прижав ухо к стене, он напряженно вслушался.

Судя по звукам, внутри были четверо возбужденно дышащих мужчин и Эйян, вопящая не хуже кошки. Кто-то вскрикнул, и голос Эйян тут же громко произнес:

— Ты следующий, Родерик!

Тауно с такой силой стиснул древко гарпуна, что костяшки пальцев побелели.

...Ну что ж, подумал он много позднее, кого за это благодарить, как не самого себя? Да и какая теперь разница? Усмехнувшись, он представил себе изумленные и испуганные лица фермера и его сыновей, увидевших обнаженную Эйян, постучавшую ночью в дверь. Амулет позволил ей запудрить им мозги какой-нибудь подходящей байкой — к примеру, что она и в самом деле дальняя родственница эльфов, но от нее не исходит смертельная угроза людским жизням или душам. Она не испугалась креста, смогла произнести имя Христа, и ошалевшие от нежданно подвалившего счастья мужики отбросили всякие сомнения.

Тауно вернулся к костру. Когда Эйян вернулась на рассвете, он притворился спящим.

Теперь, когда водяного не стало, вилия проводила зиму в полном одиночестве. В водах озера не осталось никого, кроме рыб — не очень-то веселых соседей, — да и те в это время года стали вялыми и не радовали ее более летней игривостью и блеском яркой чешуи. Лягушки, позабыв о шумных вечерних концертах, зарылись в донный ил. Лебеди, гуси, утки и пеликаны улетели, остались зимовать лишь береговые птицы, чьи пронзительные крики разносились среди заснеженных голых деревьев.

Вилия дремала, плавая в тусклой глубине, превратившись в белую тонкую тень, окутанную бледным облачком волос. Большие глаза цвета затянутого легкой дымкой неба не двигались, не моргали, не обращались на то, что увидело бы в воде любое живое существо. Легкая округлость ее груди оставалась неподвижной.

Так она дрейфовала целыми днями, неделями, месяцами — она не считала время, для нее оно прекратило свое течение, — и тут вода неожиданно всколыхнулась. Когда поднявшиеся после всплеска волны улеглись, вилия ожила. Ее конечности шевельнулись, распрямились, направили тело вверх, к поверхности и к берегу. Ее движения едва всколыхнули недвижность глубинных вод, но пришелец все же уловил их и поплыл навстречу. Показавшись сперва расплывчатым силуэтом, он быстро превратился в четкую фигуру, от которой исходили тепло, сила и жизнь. Его движения нарушили стылый покой сумеречных глубин, наполнили воду течениями и вихрями. Заплясали, пробиваясь на волю, пузырьки воздуха.

Они сблизились и неподвижно застыли в ярде друг от друга, присматриваясь и оценивая.

Пришелец, в отличие от вилии, не был полностью обнажен — в дополнение к ленточке на голове и поясу с ножом его бедра обнимала полоска ткани. Мощного сложения, гладкокожий, с золотистыми волосами, зеленоглазый, он почти не отличался от обычных людей, если не считать отсутствия бороды, перепонок между пальцами ног и способности дышать под водой. И, воистину, отличий почти не существовало: для обитателей полумира внешность мало что значила по сравнению с яркой, почти пылающей внутренней сутью. И, с точки зрения вилии, перед ней находился человек с христианской душой.

— О, здравствуй, — прошептала вилия, набравшись храбрости. Ее голос слегка дрожал, и столь же робкой оказалась улыбка.

— Как ты думаешь, для чего я здесь? — сурово спросил пришелец.

Вилия отплыла немного назад.