Кирилл Берендеев - Поход Мертвеца

– А ты… думал. Наемник… тебя за что?

– Нет, я пришел с государем. Он здесь, я…

– Я прощаю тебя, тысяцкий Боронь, – донеслось из коридора. – И повелеваю убираться прочь из Опаи во владения твоего хозяина. А заодно провести к своему подлому владыке и Мертвеца.

Боронь содрогнулся, снова дернулся, вырываясь из рук наемника.

– Ты с… с Бийцей?

– Тише. Нет, я пришел сам. Хочу увидеть Пахолика, узнать, как он и что. Ведь три года прошло…

– Без меня… слышишь, наемник. Лучше убей. Не вернусь.

Мертвец обернулся к царю, Бийца, будто не доверяя едва дышащему командиру, прятался за спинами стражей. Наемник поднялся, осторожно положив Бороня снова на гнилое тряпье, подошел к двери.

– Зачем ты его так?

– Поначалу я хотел попросту убить. Мои воины взяли Бороня месяц назад вместе с еще двумя десятками конников возле Сихаря. Один из пленных сознался, что он дозорный княжича и выведывал способы тишком проникнуть в город, поднять бучу, а затем открыть ворота. И что, я буду терпеть подобное? Я и так сражаюсь…

– Государь, прости меня, но если ты отпускаешь Бороня…

– Нет… – донесся хрип из-за спины наемника, – не надо.

– Отпускаешь Бороня, – продолжил Мертвец, – так дай ему хоть время подняться. Я смогу вынести его из Опаи только на руках.

– Да хоть за волосы, – зло рявкнул Бийца. И тут же прибавил: – Впрочем, четыре дня я тебе дам. Но ты сам слышал, что сказал Боронь. Он боится возвращаться к хозяину, знает что там его ждет. Я прав?

– Прав, царь, – прохрипел пленник.

– И все же ты пойдешь с Мертвецом и проведешь его к Пахолику. Теперь ты не будешь сомневаться в моих словах? Бороня ты хорошо знаешь, думаю, мы оба можем ему поверить.

– Верно, государь. Я могу ему поверить. Но я могу поверить и тому, что вижу – его долго пытали, ему могли внушить то, что ты хотел услышать от него. Любой человек сломается, если знать, как пытать. Я не исключение, потому знаю, о чем говорю. И потому не могу дать слова, что убью его.

– Но он обезумевшее чудовище.

– Сейчас и Боронь не в себе. Но я обещаю тебе, государь, что приду к Пахолику и если он…

– Без «если», Мертвец! Да или нет?

– Мой меч может дрогнуть. Три года назад я привязался к княжичу настолько, что пожелал быть убитым ради его свободы. Быть может в том моя вина, но я пока не вижу ее.

Желваки долго играли на скулах государя. Наконец, Бийца взял себя в руки, успокоился. Ладонью взъерошил короткие светлые волосы, затем пригладил. Кивнул.

– Я тебя понял, Мертвец. Тогда так: ты забираешь Бороня через четыре дня и увозишь его. Я даю двести монет сейчас, чтоб ты добрался до княжича, и две тысячи по возвращении. Но коли посмеешь не убить, лучше не появляйся на моей земле. Найду и уничтожу, какая б слава за тобой ни ходила. Эти люди, – кивок в сторону стражей, – не боятся и охотников на чудовищ и самих чудищ тоже.

Наемник кивнул в ответ, поклонившись государю, он согнулся над Боронем, взял его на руки и вынес из подземелья. Государь следовал за ними по пятам, по-прежнему играя желваками.

Четыре дня спустя им пришлось покинуть Опаю. Оправиться пленник не успел, разве что сидел теперь твердо и не морщился от поворотов головы. Наемник выкупил возок и крепкую лошадь, усадил в него командира и медленно тронулся со двора крепости.

Снег стаял, незаметно потеплело – солнце, прежние несколько дней не сходившее с небосклона, теперь затерялось среди загустившихся полос облаков, все больше расширявшихся. Если и пробивалось, то на час, едва ли больше. Ходкая лошадка бодро двигалась по широкому тракту, ведущему прямо в Сихарь, а оттуда по Северной дороге, до самого Урмунда. Некогда это был самый оживленный тракт во всей Кривии, да годы смуты сделали его собственной тенью. Но все равно повозки и дроги встречались на Сихарском тракте куда чаще, чем где-либо еще. Страна потихоньку стала отходить от разрушительной усобицы, спешила наверстать упущенное. И вроде бы Сихарь находился возле границы с царевичем Пахоликом, объявившим свои земли вольными и не подлежащими ни законам, ни мыту нового царя, а возле города да, порой, и в нем самом частенько вспыхивали мятежи, все одно: дорога полнилась людьми, не только и не столько военными, простым мастеровым или крестьянским людом, спешащим по своим делам на юг или север страны. Отношения между Бийцей и правителями Урмунда не складывались, но это не мешало жителям республики снова отправляться в непростое странствие, через дикие земли, зарабатывать деньги учением и трудом в соседней стране. Пахолик не препятствовал этому движению, лишь брал с каждого пару монет за проезд через его вольницу, да за провоз груза еще столько же. Это серебро, текшее широким ручьем в казну княжича, служило хорошей приманкой и тем, кто желал повоевать ради него. Крестьяне встречали княжича неохотно, а потому расплачивались за это, но такова уж крестьянская доля во всякие годы, а вот простолюдины видели в нем и заступника и владетеля – благо княжич охотно перемещался из одного града в другой и раздавал награды всем, его поддержавшим. Карта его движений мало кому давалась, вот разве что Боронь, за три года хорошо узнавший княжича, мог сказать, куда тот направится и как надолго остановится в том месте новый владетель севера. Неудивительно, что Бийца так хотел выбить из того пути Пахолика, да и наемник нуждался в его советах, а еще больше в нем самом, как в пропуске ко двору молодого управителя.

Вот только Боронь оставался немощен. Много ребиса и живицы, альбедо и камень-травы давал ему наемник, в первые дни вроде бы излишки черной желчи подчистую сошли, так что пленник уже мог и говорить без бульканья в легких и дышать, не давясь кашлем, но уж больно тяжелы оказались последствия палаческой работы. Мертвец просил о задержке, еще хотя бы на три дня, Бийца отказался, выставив обоих вон без разговоров. Лечение продолжилось в дороге.

Конечно, наемнику очень хотелось подольше и побольше поговорить с капитаном стражи Истислава. И конечно, приходилось выжидать, пока Боронь обретет хотя бы подобие сил. Те четыре дня, что наемник вытащив из подземелья, держал его в своей комнате, на кровати, согревая собственным телом, старик больше молчал, выкашливая ту дрянь, что за месяц с побоями вошла в его тело. Пленник сам пытался говорить с Мертвецом, но сил не хватало. Произнеся всего несколько слов, он откидывался на подушку, хватая жадно воздух, а затем проваливался с тяжелый сон, лучше всякого ребиса, лечивший искалеченное тело.

На четвертый день только и состоялся первый их разговор. Боронь проснулся около полудня, вдруг осознав и себя и свое новое место, прежде он подолгу бредил, выплывая и снова забываясь, теперь же сознание прояснилось окончательно, он узрел наемника, свет, струящийся из окна и кровать в которой лежал свободно, покрытый толстым шерстяным одеялом.