Рик Риордан - Темное пророчество

Я окликнул Калипсо:

— Ты готова?

Она стояла прямо напротив вольера с грифонами, повернув руки так, будто собиралась ловить снаряд в виде яйца:

— Что собой представляет готовность в такой ситуации?

Я щёлкнул переключателем. С тяжёлым звяканьем стекло в вольере грифонов упало вниз, исчезая в выемке на входе.

Я присоединился к Калипсо, напевающей что-то вроде колыбельной. Грифоны не впечатлились. Элоиза громко рыкнула, прижимаясь к стене вольера, Абеляр дёрнулся в два раза сильнее в попытке добраться до нас и откусить нам головы.

Калипсо передала мне упаковку картошки и указала подбородком на вольер.

— Ты шутишь! — возмутился я. — Если я подойду достаточно близко, чтобы покормить их, они съедят меня.

Она прекратила песню:

— Разве не ты бог оружия дальнего боя? Брось им еду!

Я поднял глаза к отделённым сеткой небесам (что я, кстати, счёл грубой и абсолютно ненужной метафорой для моего изгнания с Олимпа).

— Калипсо, ты вообще ничего не знаешь об этих животных? Чтобы заручиться доверием, их нужно кормить из рук, кладя палец в клюв. Это подчёркивает, что еда идёт от тебя, ты как мама-птица.

— Хах, я поняла, — Калипсо нервно покусывала нижнюю губу. — Из тебя бы вышла ужасная мама-птица.

Абеляр рванулся вперёд и издал резкий крик. Все меня критиковали.

Калипсо кивнула, приходя к какому-то решению.

— Понадобимся мы оба. Мы споём дуэтом, у тебя неплохой голос.

— У меня…

Мой рот парализовало от шока. Сказать мне, богу музыки, что у меня неплохой голос — это как сказать Шакилу О'Нилу, что он неплох в защите, или Энни Оукли, что она неплохо стреляет.

С другой стороны, я был не Аполлон, а Лестер Пападопулос. Ещё в Лагере, придя в отчаяние от моих жалких человеческих способностей, я поклялся на реке Стикс, что не буду использовать ни лук, ни музыку до тех пор, пока вновь не стану богом. Я нарушил эту клятву, когда пел мирмекам — напомню, ради благой цели, — и с тех пор жил в постоянном ужасе, гадая, как и когда река Стикс накажет меня. Возможно, вместо грандиозного момента возмездия меня ждала медленная смерть от тысячи оскорблений. Сколько раз бог музыки в состоянии услышать, что у него неплохой голос, прежде чем рассыпаться в кучу презирающей себя пыли?

— Хорошо, — вздохнул я. — И какую песню мы будем петь? «Islands in the Stream»?

— Я такой не знаю.

— «I Got You, Babe»?

— Нет.

— О боги! Я уверен, мы с тобой проходили 70-е на уроках поп-культуры.

— Что насчёт той песни, которую обычно пел Зевс?

Я моргнул:

— Зевс… пел?

Мысль об этом казалась слегка ужасающей. Мой отец поражал молниями, наказывал, ругался, был чемпионом по грозным взглядам. Но не пел.

Взгляд Калипсо стал мечтательным:

— Во дворце на горе Отрис он всегда развлекал нас песнями, когда подносил чаши Кроносу.

Я неловко переминался с ноги на ногу:

— Я… ещё не родился тогда.

Конечно, я знал, что Калипсо старше меня, но никогда об этом не задумывался. Давным-давно, когда Титаны правили Вселенной, прежде, чем боги восстали и Зевс стал царем богов, Калипсо, без сомнения, была беззаботным ребёнком, одной из дочерей генерала Атласа, бегавшей по дворцу и изводившей воздушных слуг. О боги. Калипсо была достаточно древней, чтобы быть моей нянькой!

— Но песню ты знаешь, — Калипсо начала петь.

Меня будто током ударило. Я знал эту песню. Раннее воспоминание всплыло у меня в голове: Зевс и Лето напевали эту мелодию, когда Зевс навещал маленьких Артемиду и меня на Делосе. Мои отец и мать были обречены на вечную разлуку, так как Зевс был женатым богом. Там не менее, они счастливо пели эту песню дуэтом. Слёзы застилали мне глаза. Я подхватил мужскую партию.

Эта песня была старше империй — песня о двух разделённых сердцах, жаждущих быть вместе.

Калипсо направилась к грифонам, я шёл позади — не потому что я боялся, нет! Просто все знают, что в наступлении первым идёт сопрано — это пехота, тогда как альты и теноры — кавалерия, а бас — артиллерия. Я миллион раз пытался объяснить это Аресу, но он ничего не смыслит в вокальной организации.

Абеляр перестал дёргать свою цепь. Он встрепенулся и воспрял, издавая кудахтающие звуки, как курица-наседка. Голос Калипсо был жалобным, полным меланхолии. Я осознал, что она разделяла чувства грифонов, запертых в клетку и прикованных цепями, отчаянно желающих взмыть в небеса. Я подумал, что, возможно — только возможно — заключение Калипсо на Огигии было хуже, чем моё нынешнее состояние. У меня хотя бы были друзья, чтобы разделить мои страдания. Я ощутил вину за то, что не проголосовал за её досрочное освобождение, но с какой стати она бы простила меня, если бы я извинился сейчас? Те времена давно канули в Лету, пути назад не было.

Калипсо положила руку на голову Абеляра. Он мог с лёгкостью откусить ей всю конечность, но вместо этого припал к земле и стал ластиться, будто огромный кот. Калипсо опустилась на колени, вытащила ещё одну шпильку из волос и начала взламывать замок его оков.

Пока она работала, я пытался удержать внимание Абеляра на себе. Я пел так хорошо, как только мог, выражая в словах печаль и сочувствие и надеясь, что грифон поймёт, что я был его товарищем по несчастью.

Калипсо сломала замок, и цепи с громким лязгом упали. Она двинулась к Элоизе, что представляло собой намного более заковыристую задачу, учитывая, что та была беременной. Элоиза подозрительно рыкнула, но не стала нападать.

Мы продолжили петь в идеальном созвучии, и наши голоса сливались друг с другом в абсолютной гармонии, создавая что-то намного более значимое, чем просто сумма двух исполнений.

Калипсо освободила Элоизу, отошла назад и встала со мной плечом к плечу. Мы вместе допели последнюю строчку: «Пока существуют боги, я буду любить тебя».

Грифоны наблюдали за нами. Сейчас они казались скорее заинтересованными, чем разозлёнными.

— Картошку, — посоветовала Калипсо.

Я вытряхнул ей на ладони полпакета.

Я не горел желанием лишиться рук — это довольно удобные штуки, — но всё же предложил полную горсть золотой крошки-картошки Абеляру. Он подался вперёд и принюхался. Когда его клюв распахнулся, я засунул руку и прижал картошку к его тёплому языку. Как самый настоящий джентльмен, Абеляр дождался, когда я вытащу руку, и только тогда проглотил закуску.

Он распушил перья на шее и повернулся к Элоизе, чтобы пропищать: «Вкусно, присоединяйся!»

Калипсо скармливала картошку Элоизе. Та прижалась к ней головой, явно демонстрируя приязнь.

На какой-то момент я почувствовал облегчение и восторг: мы сделали это!

Вдруг позади раздались аплодисменты.

У входа стоял Литиерсис — окровавленный и побитый, но всё-таки живой.

— Хорошая работа, — похвалил он. — Вы нашли замечательное место для смерти.