Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Мрак внутри сначала казался непроницаемым, воздух — по сравнению с разреженным из-за высоты, пропитанным водопадной прохладой воздухом снаружи — затхлым. Но вскоре глаза привыкли к темноте; Уна выпрямилась. Пещерка была довольно тесной: со всех сторон напирали бугристые стены, потолок усыпали каменные «сосульки». Свет от прохода захватывал первые их ряды — но глубже, во мраке, наверняка скрывалась ещё целая замшелая армия. Где-то с монотонным звяканьем капала вода — будто печальное напоминание о шуме бурливого потока, оставшегося позади.

Иней подлетел к ней, хлопая крыльями, и уселся на выступ каменной стены. Ноздри на узкой мордочке подрагивали, кончик серебряного хвоста метался маятником — под стать нетерпению Гайи. Уна протянула руку, чтобы коснуться его чешуи, но дракон почему-то отстранился.

ПОТОМ. СНАЧАЛА ВЗГЛЯНИ.

«На что? Я вижу мох и камни… И, кстати, не вижу Тима».

БОУГИ ТАМ, В ГЛУБИНЕ. ИДИ ВПЕРЁД.

Уна послушалась, хотя её благоразумная часть — та, по которой она в последнее время почти скучала, — настойчиво советовала вернуться. Шаг, ещё шаг; мох был толстым и мягким, точно ковёр. Потом под сапогом зашуршало что-то ещё — что-то нежное… Кустик? Пучок травы? Уна положила ладонь на пояс, рядом с зеркалом, воззвала к Дару и мысленно прочертила знак света. Голубоватый огонёк, похожий на большого светлячка, вспыхнул над её плечом. Что ж, хоть какие-то чары получаются у неё теперь не менее непринуждённо, чем у Индрис… Ну, насколько это вообще возможно для тех, кто не родился Отражением.

Это действительно была трава — причём с мелкими белыми цветами, напоминающими колокольчики. Цветы в горной пещере, в темноте? Уна снова напряглась.

— Уна? — голос лорда Ривэна гулко скользнул по каменным сводам. Где-то рядом застучали копыта Фариса; обернувшись, Уна увидела всех четверых спутников — их силуэты заслоняли и без того скудный свет. Она чувствовала, что лучше бы ей быть здесь одной, но не смогла бы объяснить, почему. Тоска по привычному одиночеству? Неужели даже этот поход не излечит её от бессмысленного (на взгляд матери — и вовсе болезненного) стремления быть одной? — Всё хорошо?

— Да, милорд. Я сейчас…

Её отвлекло дыхание.

Глубокое, размеренное — и такое мощное, что в камни, мох и необъяснимые «колокольчики» просачивалась слабая дрожь. Уна ощущала, как что-то живое, огромное, неподвижное дремлет перед ней, в темноте. Дремлет с тем же пугающим спокойствием, что и долина у подножья хребта Райль. И не так-то просто расколоть эту дрёму.

Оно дышало. Замерев, Уна смогла уловить ритм вдохов и выдохов — раз в шесть или семь реже, чем у неё. Зеркало вжалось в пояс; предплечья, спину и бёдра защекотали мурашки.

— Во имя Хаоса! — громким шёпотом произнёс Лис. Потом бесшумно подошёл сзади и, наклонившись, сорвал что-то крупное, красное. Мак. Знак любви и брака в кезоррианских легендах — их сборник, так впечатливший её в четырнадцать лет, Уна помнила не только по содержанию, но и на вид, и наощупь. Вроде бы писала о нём в дневнике — смешная детская привычка… — Сколько здесь цветов!

Лис втянул носом хмельной аромат и подал мак Уне — не то машинально, не то с издёвкой, как и всегда. Она взяла цветок, не касаясь пальцев Лиса, и взмахом руки заставила огонёк подняться повыше, чтобы тот осветил новую часть пещеры. Собственно, предугадать можно было по запаху — влажному, глинисто-дикому запаху земли, травы и лепестков. Тут уже не осталось чёрного и серо-коричневого — всё скрыла густая зелень: мох, трава и цветы, цветы, цветы — внизу и на стенах пещеры, и, кажется, даже на некоторых каменных сосульках… Маки росли возле непритязательного тысячелистника, ядовито-розовый шиповник тянулся к ромашке, цепкие побеги вьюнка оплетали бугры и выступы. Уна приподняла ногу, стараясь не потоптать траву — ласковую и беззащитную, будто вскормленную круглогодичным солнцем, волнуемую дыханием незримого громадного существа. Почему-то это растрогало её почти так же, как вид на долину — как если бы после долгих странствий она вернулась домой. Домой — необязательно в Кинбралан.

Уна растерянно сжала стебелёк мака. Что это такое — древние чары самой земли?… Пожалуй, ни один фокус боуги, ни один миншийский философский трактат не поразили её так сильно. Цветы в чреве пещеры были вполне настоящими, но одновременно казались частью сна. Такое же чувство одолевало Уну в ту ночь, когда мать рассказала ей правду. Или когда Лис поцеловал её на празднестве под холмом Паакьярне. Чувство мнимой реальности.

Может, её и сюда привёл Хаос — то тёмное, порочное, жуткое, что до поры до времени спит в ней и жаждет выхода? То, что она пока не сумела в себе принять?

— Я не понимаю, — сказала Уна. Шун-Ди тоже приблизился, удивлённо глядя на траву и цветы. — Что это за магия?

Из зелёной пахучей темноты раздался голосок Тима:

— Не бойтесь. Она не желает нам зла.

— Она? — оглядываясь, переспросил Шун-Ди; смуглая рука непроизвольно потянулась к кармашку с чётками. — Да спасёт нас Прародитель… Странное место.

— Вот именно, странное, — согласился лорд Ривэн и, повернувшись на каблуках, зашагал к свету. — Поэтому, думаю, самое время его покинуть. Непохоже, что древесные драконы радостно летят нам навстречу — так не лучше ли поторопиться?

Здоровое желание сохранить себе жизнь в нём всегда было сильнее, чем в других участниках их полубезумного похода. Возможно, сказывался богатый опыт… Но Уна подозревала, что отступило бы это желание как раз лишь ради человека, который этот опыт обеспечил. Ради того, кого все они ищут. Порой жизнь полна нелогичностей.

Личико боуги сморщилось, будто в досаде. Он привалился боком к заросшему травой и вьюном выступу, щёлкнул перепончатыми пальцами и вытянул из воздуха (всё как всегда) крупную золотую монету. Попробовал её на зуб и бросил лорду — тот как раз обернулся, чтобы поманить за собой остальных. Дорелиец поймал монету на лету и непонимающе уставился на Тима. Ещё бы — мог ли он не поймать золото?… Пожалуй, даже с учётом всех богатств Заэру эта одержимость никуда не ушла — как не уходят все главные одержимости. Воин не может забыть о мече и горячке боя, поэт — о чернилах, больно перемалывающих каждый крошечный сдвиг внутри, а вор — о золоте.

Хотя до знакомства с лордом Ривэном Уна не склонна была думать о ворах так возвышенно.

— Теперь платите ей, человек с кривым носом и кривыми словами, — заявил боуги, явно пользуясь тем, что лорд не понимает его. Глазки Тима сверкали почти что мстительно; на лице Шун-Ди обозначилось замешательство — видимо, переводчик в нём заранее не знал, как выбраться из столь щекотливого положения. — Платите зачарованным золотом. Вы кричали так, что разбудили её.