Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Кого её, Тим? — мягко спросила Уна.

Она уже привыкла к тому, что Тим иногда видит и слышит то, о чём не имеют представления другие. Вообще, появись он среди людей, его могли бы принять за умалишённого — вроде одной нищей старухи из Веентона, которой всюду мерещились рассыпанные волосы. Каждый год, когда семья Тоури приезжала на ярмарку, старуха бродила среди прилавков и фермерских телег, с остервенением подметая прутиком землю, и брезгливым шёпотом повторяла — «Волосы, везде волосы! Неужели эти потаскушки не могут собирать их в пучок?» В детстве Уна боялась её — не помогал даже заразительный басовитый смех дяди Горо.

Провидица Шэги из селения Тима, конечно, тоже не отличалась нормальностью, но почему-то оставляла более приятное впечатление о себе.

— Её, — повторил Тим, поглаживая бархат травы. — Атури, что хранит горы Райль.

Как только он умолк, пещера пришла в движение. По крайней мере, так показалось Уне. Задрожала, вздыбилась земля под травой и цветами; со стен посыпалась каменная крошка; «сосульки», угрожающе нависавшие с потолка, покрылись сеточкой трещин. Уна отпрянула, хватаясь за зеркало; Лис и Шун-Ди, не сговариваясь, встали справа и слева от неё; лорд Ривэн был уже на полпути к выходу, ускоряя шаг. Один Фарис стоял неподвижно, скрестив руки на груди и глядя на каменный выступ, у которого сидел Тим.

Этот выступ выгнулся и двинулся вверх. Травинки и вьюны осыпались; их стебли натягивались и рвались; мелькали тонкие нити корней. Так же зашевелился выступ у другого края пещеры, и зелёный бугор земли дальше — в глубине. Что-то огромное выбиралось из-под камней. Нет, не так: что-то огромное было самими камнями. И поднималось, неся на себе шиповник и маки, иссиня-лиловые кустики медуницы и задиристые пучки травы. Уна различила нечто вроде лапы — почти с неё всю длиной, — и узкие каменные борозды на ней, напоминающие когти. Потом — гигантское, раздавшееся вширь туловище, округлую голову, макушка которой подпирала свод пещеры, замшелые камушки-уши…

А после оно открыло глаза — конечно, зелёные, как и полагается глазам самой земли. Очень древние глаза. Настолько древние, что с одного взгляда Уна упала в них — как если бы её толкнули в спину, сбрасывая с горной вершины.

Каменные складки век опустились и вновь медленно поднялись: оно обозревало незваных гостей. Каменный нос, на котором буйно цвели ромашки, с хрустом подрагивал — оно принюхивалось. Зеркало Уны тоже хрустело, исходя трещинами — пьянело от обилия чар, древнее которых нет в Обетованном. Зелёных, прелых чар самой жизни — травы, воды и скал.

— М-медведь, — придушенно пробормотал лорд Ривэн, когда существо выпрямилось, заняв половину пещеры (впрочем, в темноте трудно было определить, где заканчивается это исполинское тело). Он побледнел и больше не рвался к выходу. — Побери меня Дарекра…

— Медведица, — поправил Шун-Ди. — Тим сказал — «она».

Лис фыркнул.

— И зачем ты вечно придираешься к словам, Шун-Ди-Го? Что-то мне подсказывает, что сейчас это не столь важно… — он бросил сумку с вещами на мох, тряхнул золотыми космами и поклонился, церемонно приложив руку к груди. — Здравствуй, о великий дух земли. Прости, что потревожили тебя. Если хочешь, мы немедленно удалимся.

Медведица не ответила. Со скрежетом повернула каменную голову, и зелёные лучи глаз осветили Тима. Тот поспешно застегнул все крючки на курточке — будто студент-первокурсник из Академии, впервые оказавшийся перед строгим профессором, — и подобрался, подрагивая острыми ушами в рыжем пуху. Он глядел на цветущую громаду медведицы с благоговением, как на великое чудо. А это что-нибудь да значит, учитывая, что для боуги чудеса — сплошная обыденность. Одна приручённая божья коровка чего стоит…

Уна вспомнила, как однажды, лепеча с лордом Ривэном (конечно, при переводческом посредничестве Шун-Ди), Тим признался, что мечтает встретить атури. Что они показываются боуги не более охотно, чем любым другим смертным, и что под Паакьярне до сих пор бытует поверье: если увидишь духа стихий — всю жизнь будешь счастлив.

Правда, когда медведица приоткрыла пасть, обнажив светло-серые, присыпанные налётом мха каменные клыки, Уна на миг усомнилась в своём везении.

— Кто вы?

Рокочущий голос, казалось, донёсся из недр пещеры — из древней плоти гор Райль. Уна чувствовала, как от зова этого голоса, магии и камней всё внутри неё исходит дрожью. Над ними возвышалась подлинная сила, подлинная древность, подлинная власть. Всё в прежней жизни — от вражды коронников с наместником Велдакиром до собственных надуманных и не совсем страданий — было незначительней и мельче. Раньше Уна думала, что такой трепет может охватить её только перед каким-нибудь великим произведением искусства — например, если когда-нибудь ей всё же удастся побывать в Кезорре и увидеть те невесомые храмы, воздушные дворцы, статуи из оживлённого резцом мрамора, о которых с упоением поют и рассказывают менестрели.

Лэфлиенн её переубедил. Здешнее море и горы, леса, степь и духи — всё это било по нервам ничуть не слабее любого людского творения.

Иней подлетел и сел на мох рядом с Уной — так его серебристый лоб с чешуйчатыми надбровными дугами доставал примерно до середины её бедра. Легко представить, каким крошечным видится этой медведице детёныш-Эсалтарре.

НАВЕРНОЕ, ВОПРОС БЫЛ К ТЕБЕ, — настойчиво намекнул Иней.

«Она смотрит на Тима».

ОН ОНЕМЕЛ ОТ СЧАСТЬЯ — ТЫ РАЗВЕ НЕ ВИДИШЬ? ОТВЕТЬ.

«Мне страшно».

И ЧТО ЖЕ? С ЛЮДЬМИ ТЕБЕ ТОЖЕ СТРАШНО РАЗГОВАРИВАТЬ, НО ТЫ ВЕДЬ КАК-ТО ЭТО ПРЕОДОЛЕВАЕШЬ.

«Люди — не бессмертные духи из камня».

ЭТО УЖ ТОЧНО. НИКАКОГО СРАВНЕНИЯ.

У Уны не было времени раздумывать над нелестным смыслом этого ответа, поскольку Лис выпрямился и сказал:

— Мы — просто путники, великий дух, и направляемся в лес Эсаллар, к древесным драконам.

Зелёные лучи метнулись к Лису. Что ж, он исполнил своё неизменное желание — обратил на себя внимание.

— Зачем? Эсалтарре из леса не любят гостей. Последним на моей памяти к ним приходил один из них… — медведица помедлила, словно припоминая имя, и с каменным скрежетом улеглась поудобнее; закачались стебельки цветов. — Да, точно. Цидиус. Он зашёл ко мне посоветоваться перед тем, как спуститься в лес, и после этого я снова спала… Много, много лун назад это было. После никто из будивших меня не ходил к древесным Эсалтарре.

Слишком много. От грохота этого голоса Уна ощутила боль в ушах; всё внутри с каждым словом по-прежнему потрясала магия — древняя, как сам мир, каменно-кровавая, не выразимая ни знаками, ни словами. Разве что песнями.

— Цидиус? Она сказала — Цидиус? — хрипло переспросил лорд Ривэн.