Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Как символично.

— Не бойся. Прикоснись.

Она снова подумала, что неправильно поняла. От каменной темноты впереди пахло зеленью и влагой; голубоватый огонёк едва разгонял мрак там, где должна была находиться грудь Бергарот. Уна сделала ещё один шажок, оказавшись почти в объятиях медведицы — между широких лап.

— Дотронься до меня, Уна Тоури, — в третий раз попросила-приказала Бергарот. Иней уже уснул, и не с кем было посоветоваться. Уна тщетно пыталась собраться с мыслями. Просто протянуть руку — и коснуться?…

Почему-то это казалось немыслимым кощунством. Примерно как ставить своё имя под словами, написанными кем-то другим, или целовать чужого возлюбленного.

Или носить в себе Хаос, осознавая, что какой-то части тебя это нравится. И что дело тут не столько в магии, сколько в чём-то другом.

— Ну же, — нетерпеливо прошипел Лис. — Сейчас не время не подчиняться.

Причём здесь неподчинение? Неужели он не понимает, что ей страшно?…

Ничего не бойся, — говорила ей Индрис. Но легче сказать, чем переступить невидимую черту. Уна заметила, что всё чаще многое в её жизни зависит от того самого шага — маленького, но бесповоротного. Она допустила его, например, с матерью, когда вытянула из неё признание с неумолимостью палача, или с Двуликими, в лесу — когда показала, что и сама обладает не одним лицом. И не допустила с Лисом.

Наверное.

Лорд Альен дотронулся бы. Он касался и чего-нибудь пострашнее, ведь так?

Эта мысль словно подтолкнула Уну в спину. Она положила ладонь на распластанное пятно мха — между двумя кустиками тысячелистника. Там, подо мхом, был холодный вздыбленный камень, а ещё глубже — медленно билось бессмертное сердце духа.

Уна зажмурилась. Свет и сила снизошли на неё — первозданные, пульсирующие соком и ростом. Магия из всего её существа потянулась к этому свету — отчаянно и бездумно, как дитя к матери, росток к солнцу; поток Силы властно смыл все препятствия, сомнения и вопросы, зудевшие внутри. Похожий восторг охватил её, когда она впервые коснулась сознания Инея — но там это был юный восторг, яркое, исполненное порывистой мощи мировидение дракона-детёныша. А теперь на Уну словно бесстрастно, со снисходительной ласковостью смотрело само время — армии, волны дней, один за другим улетавших в вечность.

Может, четвёрку богов люди тоже принесли отсюда, с земель запада? Может, говоря о богах, они имели в виду атури?…

И вдруг то, что она отвергала в себе — больное, жестокое, рвущее душу на части, накрепко связанное с силами роста, рождения и умирания, но не имеющее ничего общего с разумом и Порядком, — присмирело перед этой вечной бесстрастностью. И она увидела его горение, его право на жизнь — такое же, как у всего в Мироздании.

Синь глаз — терновые шипы — далёкая старая боль — смех водяного духа по имени Эоле, его отражение в сапфире на кулоне — «Ты совсем как та майтэ, но, возможно, будешь покрепче — хотелось бы! В любом случае, мне уже достаточно весело».

Уна выдохнула, открыла глаза и отняла ладонь от груди Бергарот. Кулон на шее горел алым — совсем как мак, сорванный для неё Лисом.

— Иди дальше, Уна Тоури, — проговорила медведица. — Если правда хочешь вернуть отца, соглашайся на любую цену. Иди, и найдёшь его. Зови, и он отзовётся.

Наместник не заметил, как началась метель. Она возникла будто бы не сверху, а снизу: жалкая белая труха, отторгнутая землёй. Мошки снега закрутились в подмороженном воздухе, ветер проник под плащ и длинную куртку, подбитую мехом. Корявые раскидистые вязы, дубки и липы, росшие в саду, исчезли за молочно-белой пеленой; пурга на миг затянула даже тот кусок блёклого неба, что мог видеть наместник.

Он остановился у куста сирени (точнее, помнил, что здесь растёт именно сирень — теперь куст превратился в растрёпанное шарообразное нечто), чтобы накинуть капюшон и прокашляться: глотнул ледяного воздуха, и горло сразу сдавил спазм. От кашля, как обычно, усилилась боль в боку. Зря он вышел на прогулку в сад — нужно было остаться в постели.

Раньше, когда днём или вечером выдавался свободный час (то есть крайне редко), наместник любил пройтись по саду резиденции — вне зависимости от времени года. Сад был маленьким, его план при разбивке обсуждался с наместником, так что расположение деревьев, кустов, скамеек и фонтанчиков он помнил наизусть. Но смотреть на них никогда не надоедало — почти как на змеек в лаборатории. Наместник прохаживался по узким аллеям — зелёным летом, золотисто-коричневым осенью или застывшим под белыми шапками зимой — и думал о делах. Постепенно мысли прояснялись, а к телу возвращалось умиротворение; к концу прогулки — примерно у кустов шиповника возле кованой ограды — наместник уже знал, как следует поступить в волнующем его положении. Приняв решение, он возвращался внутрь и потом чувствовал себя гораздо лучше, даже если приходилось работать допоздна.

Так было раньше — до того, как болезнь окончательно скрутила его.

Наместник побрёл мимо сирени и вязов, наклонившись, чтобы снег не летел в лицо. Деревья проглядывали из-за пурги, точно белые звери в засаде…

Точно снежные барсы.

Наступившая зима была сурова к Ти'аргу: резко пришли холода, и за несколько дней Академия и предместья покрылись снегом. Снегопады валили отчаянно — словно в предгорьях или Волчьей Пустоши, а не в благополучных столичных землях. Впрочем, расчистка снега на подъездных дорогах к Академии и внутри города была ежегодной проблемой, к которой наместник привык; а вот торговцам и фермерам на трактах придётся несладко… Студенты Академии веселились, как дети: не раз, проезжая по городу, наместник видел, как они — раскрасневшиеся и замёрзшие, но довольные — играют в снежки или лепят белые рассыпчатые фигуры. Да и дети, собственно, не отставали от них. Леди и жёны богатых купцов обзавелись новыми меховыми плащами, муфтами и рукавицами; в трактирах увеличился спрос на горячие закуски и подогретое вино с пряностями. Приезжие торговцы, менестрели и простые путешественники из Кезорре и Минши кутались в меха и шерсть так, что виднелись только блестящие тёмные глаза, и простуженно гнусавили. Слуги в резиденции с удвоенныи рвением топили камины и часто засиживались на кухне — рассказывали страшные истории (когда это делать, как не зимой?), судачили о наместнике и короле Хавальде, о коллекции статуй изо льда в Ледяном Чертоге и о коронниках…

О коронниках — особенно часто. Наместник не понимал, как люди могут столь спокойно предаваться ежедневным занятиям, когда по всей стране множатся вооружённые отряды бунтарей. Он думал, что расправа Тэски над предводителями истребит их под корень — но всё оказалось не так просто.