Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Он слышал, но боль не давала ответить.

После этого он так и не смог подняться. Слуги перенесли его в спальню — ослабленного короткой схваткой, задыхавшегося, в промокшей от снега одежде. Первым словом, которое сумел выговорить наместник — выплюнуть, будто комочек яда, — было слово «лекарство». Старая служанка, прибиравшаяся в его «особом» кабинете, со знанием дела выстроила на прикроватном столике ряд флаконов, баночек и коробочек с порошками. Хольда наспех поменяла простыни и растопила камин.

Собравшись с силами, наместник продиктовал секретарю письмо для градоправителя Меертона, перепоручил охрану резиденции Тэске и попросил его, собрав слуг в большом зале, допросить всех до единого, дабы выяснить, кем был «помощник садовника» и как проник в Академию. Жаль, что уже нельзя допросить его самого — ничего не выяснить о войске Иггита Р'тали…

Если, конечно, прямо сейчас в этих стенах нет других коронников. Если его же слуги, или стражники, или воины из гарнизона Академии не перешли на их сторону. В полулихорадочном состоянии наместнику мерещилось, что из-за каждой портьеры, из-за каждой кезоррианской картины или напольной вазы в коридорах могут выйти прислужники Р'тали. Выйти и захватить столицу изнутри.

Тэска удалился, и из-за двери наместник услышал, как он холодно приказывает закрыть все ставни, задвинуть портьеры, закрыть главный, боковой и чёрный входы в резиденцию, а всем стражникам вернуться на свои посты. Наместник зажмурился, глубоко и размеренно погружаясь в волны боли. Что ж, резиденция — да, по сути, и город — в надёжных руках.

Или в когтистых лапах?…

Наместник уснул — если это тяжёлое и горячее, полное бредовых видений забытье можно было назвать сном. Во сне боль тоже не покидала; бросало то в жар, то в озноб, горло раздирали хрипы. Вокруг ходили и шёпотом переговаривались слуги, стража, пару раз заходил плешивый секретарь; наместник видел их всех, как в тумане, и с трудом связывал одного с другим. Он принимал лекарства по обычному плану, но в удвоенных дозировках, и выпил, кажется, несколько графинов воды.

Он не знал, какой сейчас час и даже день, когда сознание вдруг снова просветлело, а предметы — полог над кроватью, шкаф, серое покрывало, трепещущий в камине огонь — обрели чёткость. Наместник выпростал из-под одеяла руку, чтобы смахнуть пот со лба; рука дрожала и плохо слушалась.

Похоже, и в самом деле пора.

Он велел Хольде позвать Тэску. Бывшая рабыня поклонилась (всё-таки в ноги уже не бросалась — постепенно привыкала к ти'аргским порядкам; так, глядишь, скоро начнёт пользоваться дешёвой пудрой, носить бусы с серёжками и почаще поднимать глаза), исчезла за дверью, и вскоре наместник услышал — хотя скорее почувствовал, чем услышал, — знакомые мягкие шаги.

— Не буду осведомляться о твоём самочувствии. Полагаю, это было бы слишком жестоко.

Наместник попытался улыбнуться.

— Жестоко? С каких пор это тебя останавливает?

Голос звучал, как чужой. Тэска хмыкнул.

— Того юношу звали Арон. Он пришёл в город один, и узнать пока удалось немногое. Возможно, местный. В кармане у него, правда, нашлась записка для некоего Келдара — а точно так же, по моим сведениям, зовут одного из главарей отрядов Р'тали. На другом клочке — «вернуть Бри шесть медяков». Возможно, Бри тоже один из них, но нам от этого мало проку. От твоего имени я приказал усилить караулы, особенно у тех ворот, что со стороны Меертона. Ты ведь не возражаешь, наместник?

Вторые Восточные ворота, или — в основном среди студентов и профессоров Академии — Ворота Философов. Наместник вздохнул.

— Не возражаю. Но мы всё равно не можем полностью закрыть въезд в город. Коронники проникнут внутрь в любой момент, если захотят.

— Стражники уже получили приказ не впускать людей с оружием, если это не рыцари, лорды, двуры или воины армий Ти'арга и Альсунга, — бесстрастному голосу Тэски подвывала вьюга снаружи. Наместник смотрел на его бледный профиль, на смешавшиеся чёрно-белые пряди — и впервые чувствовал нечто вроде пугливой нежности. Он спас ему жизнь. Он — может быть, самый опасный убийца в этой части мира. Зачем?… — А также — группы мужчин более десятка человек. Меры, конечно, слабые, но хотя бы что-то.

— Они верят тебе? — тихо спросил наместник, протягивая руку за снадобьем. Тэска поднял бровь. — Люди. Они верят, когда ты отдаёшь приказы от моего имени?

— Да, — чёрные глаза-провалы чуть сузились. — Ведь ты всё это время держал меня при себе. Я лишь пытаюсь слегка улучшить положение, ибо в целом оно, уж прости, близко к безнадёжности. Никто не мешает и не может помешать им ни осадить Меертон, ни явиться в Академию поодиночке. Они добрались досюда и напали на тебя — это уже многое значит… — Тэска помолчал, глядя в камин. Его стройная фигура в чёрном казалась слишком подтянутой, слишком юной для этой пропахшей лекарствами комнаты. Для комнаты, где умирает старый, уставший от всего и всех человек. Наместник снова закрыл глаза, чувствуя, как люди и дела утомили его — как хотел бы он просто остаться один, живя тихой, бережно укрываемой внутренней жизнью. Жаль, что и в последние часы нельзя это себе позволить. — Как писал один кезоррианский поэт, «холодная рука возлюбленной» в песне значит всё что угодно — от девичьего волнения до прихода смерти. Вот и в твоём случае, наместник, это покушение значит что угодно. От несчастливого совпадения до их нового плана.

— «Холодная рука возлюбленной»… — медленно повторил наместник, глотая горькую жидкость. Смерть — возлюбленная. Как верно сказано. — Я уже не встану, Тэска. Болезнь поглощает меня, — он подождал ответа, но оборотень молчал. — Я составил завещание — ты знаешь, какое. И хочу, чтобы подписал его. Мы уже это обсуждали.

Наместник боялся увидеть торжество в этих точёных, полных жестокого изящества чертах. Но оборотень сохранил невозмутимость.

— Завещание. Значит, сегодня?

Наместник слабо кивнул. Лекарство скользнуло в желудок, и он ждал момента, когда притихнет боль. Вдруг отчаянно захотелось взглянуть на часы — почему их нет поблизости?…

— Ты хочешь, чтобы я сделал это сегодня? — будто уточняя, ещё раз спросил Тэска. Он кивнул ещё раз.

— Сколько сейчас времени?

— Два часа до полуночи.

— Через три… нет, четыре часа, когда все уснут, приходи в мою лабораторию. Я попрошу перенести меня туда. Скажу, что со змеями мне лучше спится. Приходи.

— Со змеями, — тонкие губы дрогнули с непонятным выражением. — Остроумно… Ты вообще далеко не глуп, наместник. Пожалуй, мне довелось познакомиться только с одним человеком умнее тебя.

Неужели? От этой внезапной — первой — похвалы хотелось смеяться сквозь слёзы. То самое последнее утешение — святое право умирающего.