Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— И кем же он был? — почему-то наместник не сомневался, что это не Хавальд и не кто-нибудь из его двора.

— Его звали Альен. Мы познакомились в Кезорре, по твоим меркам — довольно давно. Лет тридцать назад или чуть меньше, — Тэска умолк, будто остановив себя. — Но это неважно. Подозреваю, что его уже нет живых.

Альен. Слегка старомодное имя — и очень ти'аргское. Что-то зашевелилось в наместнике от его звучания — что-то помимо боли. Слушая приглушённый гул вьюги, он пытался понять, но не понимал.

— А родовое имя? Ты знал его?

Тэска по-кошачьи повёл плечом.

— Знал, но какая теперь разница?… Говорю же: он был умнее тебя, наместник. Возможно, поэтому раньше тебя пожелал покинуть Обетованное.

Устроившись на подстилке с пуховой периной, наместник смотрел на змей снизу вверх. Непривычный ракурс — но по-своему привлекательный. В тусклом свечении масляной лампы ящики из стекла, где таились змеи, казались призрачными окошками, входами в другие миры — или глазами теряющего зрение человека. После ухода за слепым Дорвигом наместник обрёл славу знатока глазных болезней: многие двуры, лорды, богатые купцы обращались к нему — в то время ещё простому лекарю, — когда краски для них начинали тускнеть, а формы распадаться. Он навсегда запомнил этот особый взгляд — внимательный, старательно-цепкий и вместе с тем расплывчатый. Теперь свет, размыто вторгавшийся в грани стекла, создавал такое же ощущение.

Часть змей с шуршанием ползала по своим песчаным ложам, часть дремала, наслаждаясь покоем ночи. Наместник лежал в дальнем конце лаборатории, у стены — так что видел все стеллажи с ящиками, как на ладони. Две зеленовато-бурых змейки спали: каждая свернулась кольцами в своём углу. Влюблённая парочка. Самка недавно отложила яйца и зарыла кладку в песок; наместник следил за тем, чтобы несколько раз в день песок прогревался. Уж из леса Тверси, что под Академией, тоже затих: он был стар и, как и сам наместник, устал от жизни. Чёрная феорнская гадюка, которую когда-то поймали на севере маленького королевства по личному заказу наместника, по праву занимала самый просторный ящик. Больше локтя длиной, покрытая глянцевитыми чешуйками, она вальяжно переползала с песка на высаженную за стеклом траву и обратно; наместник вот уже около двух часов наблюдал, с какой удивительной плавностью она извивается — словно чёрная шёлковая тесьма. Время от времени из пасти показывался тонкий раздвоенный язык: гадюка была не голодна, но по привычке и из осторожности пробовала воздух на вкус, ощущая присутствие человека.

Однако для себя наместник приберёг другую змею. Свою золотую любимицу из пустыни за океаном. Ту самую, что при движении не извивалась и не сокращалась кольчато, а хитроумными зигзагами-рывками бросалась вперёд; порой казалось, что она не ползёт, а летит, едва касаясь земли.

Как драконы из легенд.

Она тоже спала на песке, издали напоминая струйку расплавленного золота. Наместник вспомнил, как называл её миншийский торговец диковинками, по счастливой случайности задержавшийся в Академии. Убийцей.

Конечно, он подумал о Тэске. И улыбнулся.

Забавно. Тогда он ещё не знал оборотня — но это вновь наводит на мысль о роли случая, об обилии жутких совпадений, которые каждый день строят жизнь и которых не замечают люди. Ещё одно «а если бы не, то…» Оборачиваясь назад, наместник всё чаще видел, как немыслимо важны такие совпадения — и как мало зависят от воли смертных.

Но сейчас он не хотел перебирать эти «если бы не», эти равнодушные цепочки фактов. Если бы он не стал наместником Ти'арга, если бы Риарт Каннерти не поднял друзей на мятеж, если бы королева Хелт двадцать лет назад не захватила Академию… Но всё так, как есть: одно звено порождает другое. Ничего не исправить.

Если бы Тэска не оказался в саду днём, он сейчас не любовался бы змеями. За это наместник был ему благодарен. Ещё пара счастливых часов.

Счастливых?… Чуть изумлённо он прислушался к себе и понял: да, это правда. Здесь, в сосредоточенной тишине, наедине с собой, сверкающей чешуёй и светом, он был счастлив. Он делал именно то, что хотел и что считал нужным сейчас, а право на это — поразительно редкая ценность. Он знал, что многие осудили бы его за такое счастье — «в скорлупе», среди змей и безмолвия, без людей и обязанностей правителя, — но был счастлив вопреки воображаемому осуждению. Наместник наконец-то был там, где желал быть, и предавался тому, к чему так тянулся душой; даже боль больше не мешала ему. Он вкушал покой и свободу.

Его звали Велдакир.

Незапертая дверь в лабораторию тихо скрипнула. Вошёл Тэска. Наместник улыбнулся ему.

— Давно… тебя жду.

Слова выталкивались из груди с трудом, будто сгустки чего-то жгучего. Прислушиваясь к своему дыханию, наместник различал хрипы и бульканье; говорить было трудно даже в те мгновения, когда боль притихала. Он хорошо знал, что это значит: щупальца болезни достигли лёгкого. То есть осталось несколько дней. Может быть, пара недель — при великой благосклонности случая (хотя о какой благосклонности речь, если совсем скоро это превратилось бы в агонию — затянутую, мучительно-скучную, знакомую ему до мелочей?…) Точнее, оставалось бы — если бы он не подвёл к тому, что скоро произойдёт. К тому, чего он так давно жаждет.

К последнему шагу на пути к свободе. К последним минутам в исполненной боли серости.

Он хотел, чтобы именно Тэска принёс ему это освобождение. И немного надеялся, что оборотень тоже этого хочет.

Глаза Тэски — два отполированных чёрных камня, созданных невесть для каких обрядов невесть каким порочным колдовством, — обежали ящики со змеями и надолго задержались лишь там, где и должны были — на золотой красавице с запада. Он не улыбнулся, но — как всегда, хищно-плавным движением — склонил голову набок.

— Богатая коллекция, наместник. Мне попадались такие же в Лэфлиенне — на равнинах к северу от Пустыни Смерти, если не ошибаюсь… Вот, значит, как ты воплощал свои одинокие страсти? Собирая змей?

Если бы Тэска сказал это всерьёз (в чём наместник сомневался), это стало бы ошибкой. У него не было страстей. Когда-то близка к ним была медицина, потом — долг перед Ти'аргом; но оба костерка давно отгорели. Остались лишь пепел и дым.

И боль. И монотонное, всеохватное чувство хода времени. Того, как его жернова перемалывают день за днём, неделю за неделей — и ничего не меняется.

Змеи были похожи на это равнодушие времени. Возможно, поэтому их холодная, мудрая красота так притягивала его.

Поэтому — а не только из-за ядов.

Наместник был бы не против напоследок побеседовать с Тэской, обсудить змей — но не хватало сил и дыхания. Временами сознание мутилось от боли, и тогда он жадно хотел только одного — знать, который час. Шептать кому-нибудь (почему он сейчас один?…) — сдавленно, одними губами: время, время, время? И высчитывать, скоро ли взойдёт солнце — успеет ли он ещё раз обжечь взгляд об его лучи.