Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Уна должна была порезать себе руку, чтобы чары явили нам корабль, — объяснил Шун-Ди недоумевающему Фарису.

Ах вот что. Магия крови. Снова Хаос — за этой девушкой так и тянется его плотный шлейф… Всё же правильно ли он поступил, приведя её сюда? Не свернул ли на торную тропу со своего пути Гирдиш?

И вдруг другая, ужасная мысль пронеслась в нём — точнее, сжимающее сердце предчувствие. Чья жертва имелась в виду? Бергарот тоже говорила (рычала) о жертве — а духи редко ошибаются, даже когда рассуждают о будущем.

Он не успел задать этот вопрос: в листве у храма раздался знакомый звук — тугие хлопки кожистых крыльев. Зелёных, как летняя степная трава. Светящийся огонёк, сотворённый Уной, на этот раз тоже был зелёным — кусочком леса, воспарившим над нескромными творениями тауриллиан. Над теми творениями, что так ярко и настойчиво — спустя столько веков — твердили: мы здесь жили, это по-прежнему наша земля, и не бывать иному.

Драконы появлялись один за другим: кто-то влетал в храм сверху, через отсутствующую крышу, кто-то снижался и гибко проскальзывал между колонн. В сумерках их чешуя, испещрённая мхом, травой и полосками коры, казалась почти чёрной. Иногда Фарис узнавал знакомых — ведь лица Эсалтарре так же неповторимы, как лица других смертных: вон тот брат Йарлионн как-то раз единственным ударом лапы убил при нём оленя, а вон та сестра с золотистой полосой на боку иногда удостаивала вниманием его переводы… Фарис не мог назвать их по именам: для дракона доверить своё истинное имя — значит поделиться сокровенным, в каком-то смысле — подарить другому толику власти над собой.

Он помнил тот день, когда голос Возлюбленной в его мыслях произнёс: Йарлионн. Мягкий свет — благоговение, слитое с желанием — снизошёл тогда на его душу, и пустил корни, и остался в ней навсегда. Уже тогда Фарис знал, что в его жизни не произойдёт ничего важнее и удивительнее этой любви — и ничего больнее. Что она выпьет его без остатка.

Странно, но в тот день (это помнилось отчётливо) Фарис как-то не задумывался о том, что полюбил драконицу. Возлюбленная была Возлюбленной, Йарлионн: он видел её суть, а не чешую, крылья и когти. Впрочем, чешуя, крылья и когти тоже были прекрасны — потому, что облекали живой формой суть… Жаль, что садалак не разделяет его мнения.

Эсалтарре снижались, складывали крылья, подобно огромным бабочкам, и замирали у стен — кто сидя, кто лёжа, скрестив лапы; кто-то оплёл хвостом статую русалок, кто-то пытался вжаться в нишу, тесня боками расшатанные камни. По полу — в щелях между розово-желтоватыми плитками пробивалась трава — защёлкали хвосты; образуя круг, драконы всё больше теснили гостей к центру храма — и Уна, вынужденная стоять между лордом Ривэном и Лисом, почти касаясь их плечами, явно не была от этого в восторге. Иней чинно сидел у её ног: похоже, его тоже утомили долгие переговоры.

Фарис не ощущал присутствия Возлюбленной, не находил её, вглядываясь в вытянутые чешуйчатые лица, полоски ноздрей, светящиеся в темноте глаза Эсалтарре. Они были со всех сторон, источая запах леса и магии — но он не чувствовал среди них того единственного в мире аромата, близостью к которому наконец-то упился сегодня.

Где же она?…

Он не увидит её больше? Счастье, так внезапно подаренное, так быстро оборвалось? Привкус горечи наполнил рот Фариса. Он настолько привык быть вдали от Возлюбленной, что не замечал этого привкуса — но теперь, после дня, проведённого с нею, чувствовал себя несправедливо обделённым. Будто ему, голодному, издали показали пир — сочное разнотравье, холмики очищенных орехов, глянцевито блестящие ягоды, — а потом увели, чтобы он мучался снова, ещё более неистово.

Без Возлюбленной ни в чём не будет смысла. Без неё он наверняка не закончит тот перевод, что начал недавно. Свиток, озаглавленный «Охота на тонкорунных», раздобыл для него Паретий-Тунт — выменял у боуги; сочинение древнего автора на языке тауриллиан было написано вычурно и иносказательно, так что Фарис возился с ним ещё до того, как садалак снялся с прежней стоянки. Главное иносказание заключалось в том, что тонкорунные овцы есть душевные добродетели, за которыми охотятся волки и Двуликие — пороки. Текст показался Фарису странным, чересчур прямолинейным, но от этого ещё больше хотелось преподнести диковинку Возлюбленной.

Но, если он не увидит её ещё раз (всего один раз, ведь так?…), у него не хватит сил закончить работу. Фарис знал это совершенно точно.

Как знал и то, что клятвами о «единственном разе» лжёт самому себе. Ему не хватит одной встречи. Ему всегда будет мало. Да что там: даже если бы Возлюбленная родилась одной из кентавров и вместе с ним шла по пути Гирдиш — было бы мало и тогда.

Будто прочтя его мысли, один из братьев Возлюбленной — молодой, похожий на стройный крылатый ясень, — насмешливо фыркнул.

ГОСТИ ВЫГЛЯДЯТ РАСТЕРЯННЫМИ. МЫ НАПУГАЛИ ВАС?

Голос гремел и перекатывался в сознании Фариса — как ветер, гнущий деревья в чаще. Он хотел ответить, но это сделала Уна — так спокойно, будто говорила не с драконом.

— Нет, досточтимые Эсалтарре. Спасибо, что согласились обдумать мою просьбу.

ВАС НЕ ПУГАЕТ ХРАМ?

В вопросе слышался смех — мягкий, гортанный, немного похожий на смех Возлюбленной. Слыша его, Фарис нередко смущался: не всегда мог угадать, что именно рассмешило её, и на всякий случай подозревал себя — но это ощущение не обижало, а обдавало жаром. Однажды он всё-таки осмелился спросить: «Почему ты смеёшься?» — и получил ответ, унизительный и волнующий одновременно: «Сама не знаю. Ты забавно реагируешь, кентавр».

— Храм красив, — порозовев, сказала Уна. — Спасибо, что дали нам оценить древнее искусство.

— О да, искусство. Тонко подмечено, миледи, — вполголоса промурлыкал Лис.

Другой Эсалтарре, постарше — с густым налётом мха на чешуе, он замер в нише, словно ещё одно (приличное) изваяние, — безмолвно произнёс:

ДЕЛО НЕ В ИСКУССТВЕ. ЭТО МАГИЧЕСКОЕ МЕСТО: СТАРЫЕ МОЛИТВЫ ДО СИХ ПОР ЗВУЧАТ В НЁМ, ХОР ТЫСЯЧ ЖЕЛАНИЙ ЕГО НАПОЛНЯЕТ. ЗДЕСЬ ВЫ И ПОЛУЧИТЕ ОТВЕТ, ИБО ВАШЕ ДЕЛО СОПРЯЖЕНО С МАГИЕЙ.

Сколько же можно тянуть?… Хотя это, конечно, в духе Эсалтарре. Фарис видел, как Уна нервно ломает пальцы; ему, учитывая кое-чьё отсутствие, уже хотелось делать то же самое — сколько бы ни повторяли, что кентавры — образец сдержанности.

Вмешалась драконица, чьи крылья присыпала пахучая хвоя. Она походила на драгоценность — тёмную, сияющую мягким опасным светом.

РЕШЕНИЕ ПРИНЯТО. МЫ ПОМОЖЕМ ТЕБЕ ВЕРНУТЬ ОТЦА, СМЕРТНАЯ С ВОСТОКА, НО ТЫ ДОЛЖНА ЗНАТЬ, ЧТО ЭТО ПОТРЕБУЕТ ПЛАТЫ КРОВЬЮ.

— Это мне уже ясно, — кивнула Уна. Фарису казалось — он отчётливо видит, как в ней дрожит натянутое струной нетерпение. — Но какой именно платы и как её осуществить?