Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Много рек и много смертей… Уна вдохнула земляной запах атури, отступила от кучки муравьёв у зубчатого папоротника и покачала головой.

— Я и не стану её поворачивать. Если это единственный шанс поговорить с отцом, дай мне поговорить с ним. Что нужно сделать?

Бергарот снова пошевелилась, и своды пещеры пробрала ещё более заметная дрожь. Трава и побеги вьюна на вздутых боках медведицы заколыхались; каменные лапы, сместившись, явно погубили не один десяток муравьёв.

— Лишь прикоснуться ко мне, как и в прошлый раз. Эта магия сложна, Уна Тоури. Ты взываешь к запретным и могущественным силам. Поэтому я обязана предупредить тебя о ряде условий.

— Я принимаю все условия, — выпалила Уна. Чего ещё ждать, какое ещё безумие она должна допустить, чтобы наконец-то просто поговорить с ним?!

— Сначала выслушай, — мягко пророкотала Бергарот. Поросший травой бок теперь был совсем близко к Уне; она опять видела маки и старалась не вспоминать тот, что сорвал для неё Лис. Интересно, муравьи уже уничтожили его увядшую головку? — Во-первых, обряд сопряжён с опасностью. Твоё сознание прорвёт границу Обетованного, и ты увидишь отца в том мире, где он сейчас находится. Возможно, это пустой и погибший мир, а возможно — полный жизни. Я не способна предсказать это, и в том мире с тобой может произойти всё что угодно. Ты принимаешь это условие?

— Да, — сказала Уна, глядя на мох и цветы. Она больше ни разу не посмотрела налево — туда, где у стены лежали останки Йарлионн.

— Во-вторых, опасно само преодоление границы. В пространстве между мирами твоя душа может потеряться, магия Хаоса может раздавить её, если моих сил не хватит, чтобы тебя защитить. Тогда и сердце в твоём теле остановится. Проще говоря — ты можешь умереть. Ты принимаешь это условие?

— Да.

— В-третьих, обряд даст тебе время поговорить с отцом, но это время ограничено. Была принесена щедрая жертва — молодая, чистая кровь Эсалтарре, — поэтому времени немало, но ты не сможешь оставаться вне Обетованного столько, сколько заблагорассудится. Когда я не смогу больше удерживать тебя там, я тебя верну. Ты принимаешь это условие?

— Принимаю.

— И, наконец, в-четвёртых, — каменная морда вплотную приблизилась к Уне, словно обнюхивая её. Должно быть, теперь от неё разит грехом и кровью — как и положено. Справедливое воздаяние убийце. Лис говорил, что любая сильная магия основана на жертве, на смерти; так неужели, прибегая к ней, нельзя сохранить то, что зовут душой, честью?… Ещё один вопрос к лорду Альену — ещё один из тех, что она не решится задать. — Тебе дозволяется поговорить с отцом, но никто не обещает, что он прислушается к тебе и вернётся в Обетованное. Он может согласиться или ответить отказом — магия никак не повлияет на его волю. Ты можешь ничего не получить. Ты принимаешь это условие?

Смешной вопрос. Будто есть смысл начинать игру, если нет риска проиграть.

Ещё одна мысль впору Лису. Уна закрыла глаза.

— Да.

— Тогда прикоснись ко мне, Уна Тоури, — прорычала каменная медведица. — И да начнётся обряд.

Уна положила ладонь на камень под буйной зеленью — и что-то огромное, страшное в своей свободе потащило её вперёд.

Ни тогда, ни после она не смогла бы объяснить, что испытала во время перехода. Это было и похоже, и не похоже на чувства у плиты-портала, ведущей под зачарованный холм Паакьярне — похоже по сути, но дольше, безумнее и болезненнее. Её точно разорвало на мелкие клочки, а потом кое-как собрало заново в извивах бешеного вихря; так ветер кружит снег или листья — с бездумной мощью, не заботясь о правильности форм в своей пляске или о сохранности тех, кого носит. Странные образы — дороги, солнца, трепещущие и мерцающие завесы магии — мелькали перед зрением, но так быстро, что их нельзя было рассмотреть, нельзя было даже осознать, что они такое. Слишком беден был язык людей — или ти'аргский язык, или лично её, Уны Тоури, — чтобы рассказать о том, что случается, когда ценой чужой крови покупаешь право пересекать Мироздание.

Неужели отец привык к этому? Немыслимо. Человек не может и не должен привыкать к такому — разве что «тёмные боги», о которых он говорил.

Очнувшись, она помнила об отце, но не сразу вспомнила своё имя. Просто лежала и смотрела вверх; под ней был тёплый серый камень. Небо сияло ясной лазурью, как и в Лэфлиенне, и безмятежным овечьим стадом по нему неслись облачка. Овцы. «Охотник или жертва».

Лис.

Воспоминания возвращались урывками, голова потяжелела от боли. Уна села, потирая виски и осматриваясь. Какая жуткая сухость во рту — нужно было взять с собой воду… Наверное, если она встанет, будет трудно устоять на ногах.

Она встала, качаясь, как пьяная, и подошла к краю каменной стены, на которой, видимо, находилась. Широкая серая площадка — и старые, местами раскрошившиеся зубцы. Замок? Оглянувшись, Уна увидела башенку с узкими окнами-бойницами и две лестницы, с разных сторон площадки ведущие вниз. Сверху просматривались ещё несколько площадок с такими же башенками и закрытые коридоры-переходы — одинаковые серые стены, грубые валуны. Пройдя немного вдоль зубцов, она наклонилась (голова всё ещё кружилась, но нужно было рискнуть) и уткнулась взглядом во внутренний дворик, из которого вело сразу несколько выходов — тоже с лестницами — в разные части замка.

Или, скорее крепости.

Вокруг простиралось море. Почему-то это не удивило Уну — наверное, за время путешествия она слишком привыкло к нему. Спокойное и сосредоточенное, оно тихо обрамляло эту землю — островок? Полуостров? — с разлапистой серой черепахой-крепостью, плескалось, кудряво набегая на берег, и можно было представить, как по волнам скользят безмолвные рыбьи тени. Уна сделала ещё несколько шагов и наклонилась снова, борясь с тошнотой. Высокая стена — чересчур высокая, чтобы смотреть вниз в таком состоянии; но, раз заглянув, она не сумела отвести взгляд.

Какой-то миншийский философ в своём трактате, помнится, написал, что человека притягивает бездна, что ни один, даже самый разумный и осторожный, не справится с искушением в неё заглянуть. В тексте это было лишь образом, сравнением с чем-то другим, но сейчас Уна поняла и буквальный смысл; по телу прошёл озноб. Вода внизу разбивалась о камни, разлетаясь белыми пенными хлопьями, а стена отвесно спускалась к ней — пожалуй, не ниже стен Кинбралана. Чайки, метавшиеся у разных ярусов стены, с высоты казались светлыми штрихами величиной с ноготь. Чайки добирались и досюда, до верхней площадки — летали вокруг зубцов, то паря на ветру, то, будто ради забавы, неистово размахивая крыльями. Камни и вода отражали их крики. Более крупные — и, кажется, более наглые, чем чайки в Хаэдране. Одна из птиц уселась прямо на зубец, косясь на Уну блестящим тёмным глазом, и сидела не шевелясь; ветер по-свойски ерошил её перья.