Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Ей нравилось лететь. Во-первых, отрыв от твёрдой земли и бьющий в лицо ветер пьянили свободой; иногда Уна закрывала глаза, подставляясь потокам воздуха — то туго бьющим, то ласковым, как первые вздохи весны. В такие секунды все мысли и страхи исчезали: оставалась только она, небо в облачных перьях и ритмичные движения драконьих крыльев. Может, это и предрекла ей старая Шэги в своём гадании — в пророчестве о жизни, которую ей предстоит провести в полётах и падениях, обретениях и потерях?… Хотя нет: тот дракон должен быть серебристым — Уна это запомнила. «Крыло, под которым живёт всё это, словно выплавлено из серебра».

Значит, речь шла о другом полёте. Значит, когда-нибудь Иней всё же примет её на свою спину? Не останется в Лэфлиенне? От этих мыслей сердце учащало бег, наполняясь нехорошей, собственнической радостью. Иней откажется от сородичей, и будет с ней, и позволит летать на себе… Уна упивалась мечтами об этом, несмотря на стыд перед ним. Неужели она правда рада тому, что Иней готов обречь себя на жизнь чужака и изгоя — того, кого люди непременно будут считать чудовищем? И понимала: да, рада.

Сколько тёмного и дурного, оказывается, можно в себе открыть. Даже без всякой магии Хаоса.

Ей достался спокойный, медлительный дракон. Он осторожничал в полёте и порой отставал от собратьев, зато избегал резких поворотов, щадя свою всадницу. И ещё, кажется, был другом Йарлионн; Уна часто улавливала глухую, ноющую скорбь в его мыслях. Они никогда не разговаривали, но она уже привыкла к его коричневато-зелёной чешуе и привычке плавно взмахивать хвостом перед снижением.

Во-вторых, у полёта было ещё одно несомненное преимущество: в воздухе можно не разговаривать. Попросту неудобно — далеко, мешает ветер, драконы набирают разную высоту… Так было проще давать волю своей трусости, избегая Лиса, Шун-Ди и отца.

Но ей не всегда это удавалось.

Лис вёл себя с нею так, будто ничего особенного не случилось — впрочем, ничего другого она и не ожидала от этого существа без чести и совести. Подшучивал, называл «миледи», пел дурацкие песенки да менял разноцветные шейные платки с пёстрыми рубашками; наверное, даже бдительный ти'аргский суд не заметил бы подвоха. Ни сдержанности, ни — тем более — следов робости по отношению к ней в Лисе не наблюдалось, и Уну это скорее радовало, чем обижало… То есть и обижало, конечно, тоже. Но (она клялась себе) совсем чуть-чуть.

Шун-Ди, больше всех уставший и меньше всех наслаждавшийся полётом, откровенно побаивался лорда Альена и поэтому держался в стороне как от него, так и от Уны. А может, не только поэтому? Ночью в Лиайе Уна чувствовала — через кулон, зеркало и необъяснимую, неприятную щекотку где-то внутри — присутствие третьего. Она не знала, обманул её страх преследования или Шун-Ди действительно мог видеть их с Лисом; но сути это не меняло. Казалось, миншиец знает или, по крайней мере, догадывается. Благоговейный восторг в его взглядах на Лиса окончательно превратился в угрюмую тоску, синяки недосыпания вокруг глаз потемнели, а с Уной он и вовсе предпочитал не разговаривать. Бледнел и терялся, будто перед горбуньей, карлицей или неизлечимо больной — будто видел нечто жалкое и пугающее.

А отец… Отец. Уна не знала, как описать то, что происходит между ними — и ту бурю тревоги, надежды и ужаса, которую поднимали в ней мысли о предстоящей битве за Хаэдран. Наверное, он прав: это будет короткая битва. Ночами Уне снился не Лис, а он — тонкий величавый силуэт в чёрном, верхом на громадном, как небольшая гора, драконе. Она привела его в Обетованное и вызвала поток необратимых изменений, о силе которых пока можно лишь догадываться. Выдержит ли она ответственность за них? И выдержит ли мир эту больную силу?

— Хотел предложить тебе кое-что, Уна, — вдруг сказал он как-то — на одном из ночных привалов, прохладным вечером на побережье. Ветер шуршал в волнах и бросался на стволы сосен; весь день до этого они почти не разговаривали, и Уна вздрогнула, когда он подошёл.

— Что же? — спросила она, заранее понимая, что не сможет не согласиться.

— Пока мы на пути в Ти'арг, я мог бы заниматься с тобой магией. Время есть, а твой Дар требует обработки, хоть он и не слаб, — лорд Альен не пошевелил и пальцем, не приподнял надменную бровь — но костёр за его спиной ярко вспыхнул. Он всегда колдовал так быстро, что Уна не успевала заметить ни знаков, ни заклятия. Даже магическое зеркало нагревалось и «беспокоилось» уже после, когда чары заканчивались: могущество, запредельное Обетованному, было запредельно и для него. — Если ты не против, разумеется.

— Я не против, — она нервно усмехнулась, подумав — неужели хоть кто-то с Даром в крови отказался бы учиться у самого Повелителя Хаоса?… Возможно, любой, в ком остались крохи здравого смысла. — Но я на самом деле слаба. Ты будешь разочарован.

Он улыбнулся краешком губ — и всё тело Уны в тот же миг онемело. Руки, ноги, туловище похолодели; их словно набили изнутри мягкой соломой вперемешку со снегом. Она попыталась сдвинуться с места, сжать руку в кулак, пожать плечами — не получалось. Синие глаза лорда Альена со спокойной уверенностью наблюдали за ней.

— Освободись. Чтобы я не был разочарован.

Освободиться? Да, точно. Магия.

Шумело море; из-за поросшего соснами склона доносились голоса — Шун-Ди, Лис и лорд Ривэн готовились к ночлегу. Судя по тону, лорд Ривэн что-то рассказывал. Наверное, очередные байки о своём первом плавании на запад. Уна старалась сосредоточиться, но ничего не помогало: мысли затопляла паника.

Слишком много. Слишком много всего. Слишком сильно.

Она была совершенно беспомощна — больше, чем среди громадин-гор, в море или на спине дракона. Не слушалось собственное тело; есть ли что-то более странное и жуткое? Уна закрыла глаза и заботливо собрала в узел всю силу, которой обладала — пусть и скудную, но её собственную, выстраданную, — и швырнула этот узел в невидимые путы. И… Ничего не произошло. Слова и символы каких-то определённых заклятий не приходили на ум, зеркало и кулон безмолствовали. Подошвы сапог утопали в мягком песке — но она могла только знать это, не чувствовать.

Лорд Альен улыбался.

— Освободись, Уна. Чего ты ждёшь?

Он снял часть пут, и Уна ощутила, как онемение покидает подбородок и нижнюю часть лица — что-то схлынуло вниз с тёплым покалыванием. Она облизала пересохшие губы.

— Я… не могу.

— Можешь. У тебя есть Дар.

— Не могу. Я не знаю подходящего заклятия.

Носком обуви он провёл черту на песке. Граница. Барьер между ними — прочнее всех чар, когда-то разделявших восток и запад Обетованного.

— Магия заключается не в том, чтобы в нужный момент сказать нужные слова и помахать руками. Магия — это воля. В конечном счёте всё сводится к ней, к силе твоей личности. И к тому, насколько умело ты согласуешь её с другими силами, разумеется, — что-то новое появилось в его улыбке — один из оттенков сложной радуги, который Уна раньше не замечала. — Это как музыка или поэма.