Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Вёдра, выстроившись в цепочку, одно за другим чинно подлетели к дому и опрокинулись над тлеющим углом; раздалось шипение, и пламя погасло. Гэрхо опустил вёдра на снег и улыбнулся женщинам, но на его хитром большеносом лице улыбка смотрелась не очень-то доброжелательно. Крестьянки косились на вёдра угрюмо, как на затаившихся врагов; кто-то всхлипывал.

— Спасибо, конечно, господин маг, — ёжась от холода, тихо сказала самая молодая из них — девушка не старше двадцати. Чем-то неуловимым — возможно, ти'аргской тонкостью черт — она напоминала Уну Тоури. Нитлоту стало не по себе. — Но не делайте так больше, пожалуйста. Очень уж жутко.

— Извините нас, — Нитлот без церемоний схватил Гэрхо за плечо. Сделать это оказалось сложнее, чем раньше: вымахал, скоро его перерастёт. — Ты что вытворяешь?

Наверное, его отец тоже был высоким. Был?… За много лет Нитлот так и не спросил у Индрис, кто это и жив ли он ещё. Долина невелика, и Нитлот знал там почти всех; он то ли боялся услышать правду, то ли что-то внутри мешало грубо срывать покровы с прошлого Индрис. Народ Долины свободен в своём выборе — как мужчины, так и женщины; и Индрис была из тех, кто беззаботно пользовался этой свободой. По крайней мере, раньше. Вокруг неё всегда увивалась пара-тройка поклонников, но она никогда не называла себя чьей-то женой. Нитлот не любил вспоминать об этом — о временах, когда и сам смотрел на Индрис только издали, с долей презрения, как на легкомысленную кокетку. Не любил вспоминать ещё и потому, что неизбежно задумывался о том, сколько мужчин уже занимало его место с ней рядом — и сколько из них были сильнее, храбрее, с менее скверным характером и без плеши на голове.

Гэрхо нахально осклабился. Теперь они говорили на языке Долины, и женщины, шушукаясь, отошли.

— Да что такого, дядюшка? Разве я плохо сражался и не имею права повеселиться?

Нитлота передёрнуло.

— Прекрати называть меня дядюшкой. Мы это уже обсуждали.

— Ох, простите, Старший, — Гэрхо отвесил неглубокий поклон. Сверкающие на солнце искры-снежинки падали на его балахон и загнутые носки сапог — разъезды с Индрис пристрастили его не только к лакомствам беззеркальных, но и к чудаковатой обуви на миншийский или кезоррианский манер. — Как бы там ни было, я не сделал этим дурёхам ничего плохого.

— Да, но я просил тебя быть осторожнее. Эти люди живут в страхе перед магией много лет.

— Что-то я не заметил их страха, когда сшиб молнией двура-всадника у ворот, — Гэрхо скривился. — Наверное, он уже в той горе трупов, дя… Старший? Попахивает лицемерием.

Неужели наблюдения над беззеркальными не показали ему, что вся их жизнь основана на лицемерии? Недочёт Индрис. Она прекрасная мать, но иногда слишком заботливая. Нитлот потёр ноющие виски.

— Хватит, Гэрхо. Сейчас не до твоих глупостей. Начнём с того, что я вообще просил тебя не лезть в драку без крайней необходимости: ты ещё слишком юн и… Что такое?

Гэрхо вдруг побледнел и схватился за зеркало на поясе; Нитлота скрутила паника. Его собственное зеркало молчало — как и все амулеты, и тонко настроенные каналы мысленных связей.

— Что? Рядом альсунгцы? Магия? Я ничего не слышу.

— Нет, — Гэрхо пошатнулся; Нитлот еле успел поддержать его. Тяжёлый, хоть и кожа да кости. — Матушка… Ей грозит опасность.

На пару секунд Нитлот словно оглох и ослеп. Снегопад, суета беззеркальных, дымок от потушенного пожара, окровавленные альсунгцы, стоны раненых из дома местного лекаря — всё разом перестало существовать, придавленное грохочущим безмолвием.

Он бы испугался, если бы уже не привык. Так случалось всегда, когда он боялся за Индрис.

По крайней мере, с первого года Великой войны.

— Где? Как ты узнал? — он наклонился и чуть встряхнул Гэрхо, который, шатаясь в сугробе, как тающий снеговик, пытался обрести равновесие. — Я не могу до неё достучаться.

Нитлот произнёс слово, которое в наречии Долины использовалось только в одном значении: связанном с магией. Достучаться или коснуться кого-то мысленно — совсем не то же самое, что постучать в дверь или пожать руку. Обилие оттенков — одна из причин того, что переводить книги Долины на языки беззеркальных трудно или почти невозможно.

Защита вокруг сознания Индрис, как всегда, была безупречна. Белая непроницаемая стена — совсем как этот снег. Если, конечно, не считать тех мест, где он стал алым.

Гэрхо бледно улыбнулся и запустил руку за пазуху балахона.

— У меня есть вот это, — Нитлот увидел простенький амулет — маленький медальон на толстой нитке; от него исходили слабые волны магии. Но Гэрхо откинул крышку, и сердце у него сжалось: внутри лежал свёрнутый локон Индрис — тонкая пушистая прядь. Винно-красная. Именно такой цвет она устроила себе пару дней назад. — Матушка дала, ещё когда я ходить не научился.

— Материнский заговор, — с благоговением выдохнул Нитлот. Древняя, утончённая магия.

— Точно, — Гэрхо кивнул. — А у неё — такой же с моими волосами. Я всегда чувствую, когда ей больно или… страшно.

Звонко-гортанный смех Индрис, ямочки на её щеках… Почему-то Нитлот до сих пор иногда забывал, что ей, как и всем смертным, может быть страшно.

— И где она сейчас? Я не видел её после нападения.

— В ельнике, вон там, — Гэрхо махнул рукой в ту сторону, где за заснеженным полем вокруг деревни действительно был небольшой еловый лесок. — Не могу сказать, что именно происходит, но дело плохо.

Нитлот рывком выпрямился и поднял Гэрхо. Потрескивание пламени за спиной сообщило ему, что телам альсунгцев осталось недолго. Над деревней с граем металась стая ворон.

Почему-то ему вспомнилась одна из полубезумных фраз Индрис. В тот день, довольно давно, она обрабатывала зеркало, и он зачем-то зашёл к ней в лабораторию, в Меи-Валирни. «Просто понимаешь, Зануда, бывают личности вкусные и невкусные, — сказала она, ловко полируя стекло губкой из камыша, собранного в полнолуние. — Вот смотришь на кого-нибудь, говоришь с ним — и сразу же это чуешь».

«И я, конечно, не из вкусных?» — после короткого ступора спросил Нитлот.

«Ты? — Индрис хихикнула. — Обычно нет. Разве что на любителя».

Нитлот мотнул головой, подавляя бессмысленный ужас. Что ей понадобилось в ельнике?… Нет, сейчас это неважно. Нужно действовать быстро.

— Пойдём, Гэрхо. Если чувствуешь, где она, то показывай дорогу.

Вокруг леска было тихо — только ветер шумел, горстями разбрасывая снег. В поле мело так сильно, что даже следы отряда, пару часов назад напавшего на деревню, уже полностью исчезли. Молочно-белая гладь — сама невинность. Будто всё это было сном.

На тёмных остроконечных башенках елей тоже белела снежная бахрома. Нитлот по-прежнему не ощущал присутствия Индрис, и с каждым шагом это всё сильнее обескураживало его. Что за шутки? Вовлечена чья-то магия? Запоздало он подумал, что, пожалуй, нужно было позвать подмогу. В деревне осталось ещё трое из Долины — два зеркальщика и целитель. Все они помогали убирать последствия боя и лечить раненых, но на просьбу Старшего откликнулись бы. А вот Гэрхо… Да, Гэрхо не надо было тащить собой. Но в первые минуты Нитлот слишком плохо соображал от тревоги, чтобы принимать такие разумные решения.