Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Наместник шагнул за решётку, в непроницаемую темноту. Он дышал глубоко и ровно, чтобы не учащать пульс. Сделал несколько шагов, давая глазам привыкнуть к мраку. Интересно, сколько до другой стены?

Ответ пришёл сам — низким рыком из чёрной тишины. Наместник замер.

Мягкие, по-кошачьи бесшумные шаги когтистых лап. Ничего больше не слышно, даже дыхания. За спиной что-то зашипело; Хавальд зажёг факел, и в круге тусклого света наместник увидел…

Его. В тот миг он был самым красивым и самым чудовищным существом в Обетованном — ни больше, ни меньше.

Наместник был не просто поражён: раздавлен — глупо, как мальчишка. Язык прилип к гортани, а колени обняла постыдная слабость.

Это был снежный барс. Наместник читал о таких, когда изучал зоологию в Академии, но вживую не встречал ни разу. Барс, больше напоминающий пантеру — таким узким, длинным и изящным было его тело. Белая шкура в чёрных округлых пятнах; роскошно белая, до жемчужной голубоватости. Цвет снега, страсти и смерти.

Заострённая морда поражала осмысленностью и завершённостью каждой черты. На ней углями светились два чёрных глаза. Наместник отступил на шаг: он будто смотрел в лицо человеку, и никакие самоубеждения не прогоняли это жуткое чувство.

За спиной зверя медленно, как во сне, шевелился хвост. Правое ухо расслабленно дёрнулось; барс склонил голову набок, и взгляд его стал изучающим. Король кашлянул у входа в клетку, и наместник вздрогнул; подумать только, он совсем забыл о его присутствии…

Словно в целом мире — во всех мирах — не осталось никого, кроме него и барса. И это было так… правильно.

— Здравствуй, Тэска, — тихо, уважительно произнёс король. Его голос странно и неуместно звучал здесь — во владениях чёрно-белого, бесшумно-скользящего Нечто. Тэска? Разве у этого может быть имя?… — Покажи ему. Прошу тебя.

Барс издал урчащий горловой звук (как предположил наместник — недовольства), мгновенным движением подобрался, развернулся и белой тенью исчез во мраке у стены. Миг спустя наместника ослепила вспышка света; прямо перед ним точно ударила молния — если бы молниям не всегда сопутствовал гром. Велдакир закрыл руками лицо.

И перестал дышать. Что-то неуловимо изменилось: слабее стал мускусный запах, совсем не слышно когтей… Сердце наместника ухнуло и покатилось куда-то в пропасть.

— Я же просил не беспокоить меня по пустякам, король Хавальд, — глубокий, бархатный голос — и в то же время сладкий, как у певца… Печальный и чуть насмешливый. Шаги были такими же бесшумными, как прежде, но в разы легче и увереннее. Наместник снова попятился. — Было трудно сдержать своё обещание?

От человека, вышедшего ему навстречу, исходили волны властной силы. Наместник отлично чувствовал власть — и здесь она просто сбивала с ног, как волна в шторм. Даже если не брать в расчёт магию.

Он выглядел молодо — как юноша или рано повзрослевший подросток. Стройный и гибкий, удивительно бледный, с остро-округлой, кошачьей линией подбородка. В растрёпанных волосах перемешались чёрные и белые пряди. Юноша раздражённо смахнул с бровей отросшую чёлку и снял невидимую пылинку с ворота: он невесть как успел облачиться в рубашку и кожаные штаны… Надо же, какие красивые длинные пальцы. На таких только кольца носить. Лучше — серебряные.

И с чего наместник решил, что этот Тэска может одним умелым движением свернуть ему шею? Или сломать позвоночник в прыжке, или в одиночку справиться с отрядом мечников?

Потом наместник посмотрел оборотню в глаза, увидел улыбку — и понял.

В этих глазах плескалась не просто темнота — великая, изначальная Ночь, где не было и нет места свету. Манящая, как грех, и хмельная, как семена мака. За красивым разрезом миндалевидных щелей жило безумие, которое было старше наместника и короля, Ти'арга и Альсунга. Древнее всех королевств Обетованного.

Человек-барс стоял перед ним, являя собой воплощённый Хаос.

Где-то на грани исхода лета и первых дней осени Уну встретили как всегда мрачные, погружённые в свою каменную хандру башни Кинбралана. Здесь, на севере, приближение поры урожая ощущалось куда полнее, чем в Дорелии, — и в этом была своя честность. Больше — никакой ядовито-яркой зелени, никаких пахучих цветов на подоконниках у городских кумушек и в лотках цветочниц… И вездесущего сидра тоже не надо. Блёклые краски, длинные тени, стаи птиц, стежками прошивающие бледные небеса. Белые шапки снега на пиках Старых гор.

Скоро белым станет всё во владениях Тоури. Снег и камни. Камни и снег.

По мнению Уны — ничего лишнего. Она с нетерпением ждала, когда надоедливая зелень наконец-то сползёт с осин и вязов — когда можно будет наслаждаться одинокими вечерами под шёпот дождей, потом — под вой вьюги… Уна любила осень, покрывающую склоны предгорий потёками рыжины и багрянца, её холодные, чистые вечера. Осенью хорошо читать, бродить в одиночестве и думать. По словам тёти Алисии, крестьяне говорят, что пускаться осенью в дальний путь — к счастью.

А именно это Уна и планировала сделать.

Она не разговаривала с матерью почти всю дорогу домой. Она отработала семь новых заклятий, потеряла перчатку и твёрдо решила, что поедет искать лорда Альена так скоро, как только сумеет.

Даже если ради этого придётся переплыть океан.

— С возвращением, Уна! С возвращением, миледи! — солнечная улыбка Индрис не исчезла, неизвестным образом устояв под гримасой отвращения, которой её поприветствовала леди Мора. — Мы с Гэрхо кое-что придумали для вас. Красиво, правда?

— Недурно, — процедила мать, оглядывая главные ворота замка. Она уже спешилась, мельком кивнула конюху, его жене и шмыгнувшему мимо ворот Бри — и теперь разминала затёкшую шею. — Только кто это будет потом убирать?

Вход в центральную башню Кинбралана оплетали золотые и серебряные нити, будто бы выросшие из самой земли. Проржавевшие скобы и дубовые доски, тёмные от старости, скрылись под кружевом из неведомого материала, лёгкого и нежно мерцающего — точно в насмешку над пасмурным днём… Лучшее украшение, изящное и бессмертное — гораздо лучше гирлянд из плодов и листьев, которыми всё обвешивают в праздник урожая, и выцветших гобеленов, добычи моли. У Уны, совсем не настроенной на созерцание красоты, на несколько секунд перехватило дыхание; но её нисколько не удивило, что маленькое чудо Индрис не тронуло мать.

— Мы снимем чары с ворот, когда Вам надоест, миледи, — спокойно ответила Индрис. Сдвинула с брови пушистую прядь (на сей раз — иссиня-чёрную; неужели в честь вернувшейся ученицы?) и украдкой подмигнула Уне. Та вдруг поняла, что соскучилась по этой лукавой усмешке, ямочкам на щеках — и даже по пухлым женским ногам в кожаных штанах… Интересно, знаком ли лорд Ривэн с Индрис? И, если да, в каких они могут быть отношениях? (Мастер Нитлот почему-то не казался Уне непреодолимым препятствием — по крайней мере, для Индрис… Но всё это вздор).