Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Миледи! — к ним вприпрыжку, взметая юбкой пыль, спешила Савия. — Миледи, у нас…

— Пока не нужно, любезная, — Индрис улыбнулась и невозмутимо приложила пальцы к губам подбежавшей служанки. Та возмущённо фыркнула и отстранилась; Уна не сомневалась, что возмущение было искренним: Савии не дали как следует поприветствовать госпожу, а вдобавок — выговориться. Такого она не прощала. — Пусть миледи отдохнут с дороги, их ведь так долго не было. А потом мы представим им гостей.

— Гостей? — мать, которая уже успела пройти несколько шагов вперёд, остановилась; от её широкой спины веяло непреклонностью палача. — Что ещё за гости в отсутствие хозяев?…

— Оборотень, миледи! — взвизгнула Савия, на этот раз ловко увернувшись от рук Индрис. Для этого ей пришлось совершить два неуклюжих прыжка — ещё чуть-чуть, и врезалась бы в курятник. Уна невольно хихикнула, но вскоре до неё дошёл смысл сказанного — и смех закончился где-то в горле. — Самый настоящий оборотень-лис, наверное, с колдовского материка за морем! А с ним какой-то ненормальный миншиец… И они ищут леди Уну.

Поднявшись в Девичью башню, Уна сразу отослала Савию и плотно закрыла за собой дверь. Потом, для верности, сжала зеркало на поясе и ногтем начертила под ручкой запирающий знак. Этот символ, отдалённо напоминающий кузнечика, Индрис показала ей одним из первых. Как объяснила колдунья, им часто пользуются для охраны денег (те женщины-маги, кто считает себя особо отчаянными рукодельницами, даже вышивают охранный знак на кошельках мужей) или просто замков на тех дверях, за которыми будут не рады посторонним. Индрис тогда, помнится, привела в пример закрытые храмы Кезорре и запретную часть библиотеки в Академии — чем только сильнее раздразнила любопытство Уны…

Как бы там ни было, «кузнечик» с готовностью полыхнул красным и погас. Знаки рисовать просто — куда легче пентаграмм или изысканных цепей символов, по которым течёт энергия для заклятий. Уна была не уверена, что когда-нибудь ей вообще удастся нечто подобное, сколько бы Индрис и мастер Нитлот ни нахваливали «мощь» её Дара. Их перешёптывания в конюшне ей, с одной стороны, польстили, а с другой — заставили далеко не впервые испытать неприятное чувство собственной переоценённости, каменным воротом давящее на шею.

Уна подошла к аккуратно заправленной, холодной кровати, провела по покрывалу рукой. На столе и широком подоконнике, несмотря на чистоплотность служанок, образовался тонкий слой пыли — а может быть, теперь они просто предпочитают лишний раз не подниматься в её башню из-за книг по магии, вездесущих огарков свечей и засушенных трав?… Всё самое шокирующее (вроде птичьих косточек и амулетов Индрис, а ещё — записок из библиотеки, посвящённых её предкам) Уна предусмотрительно прятала в самый нижний ящик, запирая его на ключ. Что ж, видимо, это не помогло; ну и пусть… Там же лежат заброшенные тетради с её дневниками. От них слугам и вправду лучше держаться подальше — может, ещё тщательнее, чем от чего-то магического.

Раньше Уне нравилось возвращаться домой после отъезда: глаз будто заново привыкал к старым вещам, милые и родные мелочи радостно бросались навстречу и отпечатывались в зрении, как заждавшиеся хозяина лобастые щенки. Наверное, то время прошло. В Дорелии она не успела отвыкнуть от Кинбралана — будто бы и не покидала его. Уютная, словно ночная рубашка, погружённая в полумрак комната не то чтобы вгоняла в тоску — но растерянность и усталость точно усиливала.

— Оборотень-лис и купец из Минши, — шёпотом сказала Уна самой себе. Что это за новая внезапность? Зачем они поджидали её? И неужели один из них — в самом деле оборотень с запада, а не умелый шарлатан?… Савия была так напугана, а Индрис (как и всегда) ничего не объяснила толком. Этот чужеземец мог, конечно, и задурить служанке голову — но Савию не так-то просто обмануть. Каждый лавочник из Делга или Роуви, как и каждый крестьянин на землях Тоури, и почти каждый торговец в Веентоне и Меертоне подтвердили бы это.

Ненавижу сюрпризы.

Про себя Уна отметила, что возненавидела их именно этим летом. Более чем логично. После визита в Дорелию и разговора с лордом Заэру она ещё раз убедилась, что больше всего на свете хочет одного — чтобы новое утро не принесло каких-нибудь новых разочарований, неожиданностей и воплотившихся кошмарных снов.

Зеркало всей рамкой жёстко впилось ей в бедро, и Уна со вздохом призналась себе: хорошо, не «больше всего на свете».

Больше всего она хочет найти лорда Альена, Повелителя Хаоса. Своего отца.

А потом, уже после — посмотреть в глаза человеку, по приказу которого убили дядю Горо. Какие глаза, интересно, у наместника Велдакира? Голубые, как у тёти Алисии? Синие, как у неё самой? Или карие — как у матери и наёмника, кричавшего в пламени от боли, словно животное, перед тем как обуглиться заживо?…

Уна расстегнула дорожную сумку и достала заветный свиток с двойной печатью: льва Дорелии дружески подпирал кроной расщеплённый молнией дуб, герб рода Заэру. Свиток был совсем лёгким, из тонкой, голубоватой виантской бумаги, и еле заметно пах зелёными яблоками — или, может, Уне лишь показалось… Каждый вечер по дороге назад она перечитывала свою драгоценность, игнорируя протесты матери, смотревшей на свиток, будто на вошь или крысу.

Рекомендательное письмо от лорда Ривэна аи Заэру, советника короля, хранителя правосудия. Бумага, по которой ей в любой гавани Дорелии предоставят место на корабле, идущем на запад, и не возьмут ни монеты взамен… Если ей повезёт — очень скоро.

Письмо было бессрочным. Уна помнила, как подрагивали смуглые, по-воровски подвижные пальцы лорда, когда он подписывал его. Как он смеялся от неловкости, выводя казённую формулировку — «для поисков члена семьи».

Впервые за много дней наслаждаясь одиночеством, Уна поднесла свиток к лицу и втянула свежий запах дороги и яблок. И чернил лорда Ривэна.

Из-за двери донеслось — почему-то без стука — насмешливое покашливанье.

— Разрешите войти, миледи? Тут, конечно, знак и так далее, но Вы же понимаете, что мне легко его снять… Вот и верхнюю петлю Вы, тем более, опять не довели до конца.

Уна сразу узнала хитрющий, ещё не сломавшийся голосок Гэрхо. Вот по кому она точно не соскучилась. Торопливо бросив свиток в сумку, она ногой задвинула её под кровать и сухо сказала:

— Войди.

Замок щёлкнул, будто никакого знака на двери не было, и показался сначала длинный, с горбинкой, нос Гэрхо (Уне иногда казалось, что он подёргивается, принюхиваясь, как у любопытного кота), а уже потом — вытянутое лицо и долговязое, по-подростковому нескладное тело. Свой балахон Гэрхо окончательно променял на штаны и льняную рубаху кого-то из слуг (рубаха была ему не по размеру и болталась — несмотря на количества без стеснения уничтожаемой еды); прядки тёмных волос, как обычно, блестели от сальности чуть больше, чем надо, а к щеке, под следами старательно сведённых прыщей, прилипли хлебные крошки. Гэрхо окинул комнату Уны скучающим взглядом, прошёл, шаркая, вперёд и плюхнулся на стул — без каких-либо признаков почтения. Впрочем, их наличие скорее удивило бы Уну.