Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

— Берегись! Грифы!

Грифы, птицы Пустыни? Так глубоко в Лесу?…

Хнакка, Хнакка, Хнакка! — заливались, потрескивая, каменные скорпионы. Рядом с ними остались одни разноцветные лисы — они свирепели, тявкали и скалились, поглядывая на стервятников с земли. Женщина с фиолетовыми волосами, зашипев, снова обернулась лисицей. Остальные Двуликие — ежи, и белки со змеями, и молчаливые птички — мгновенно покинули поляну, растворившись в зелёном мареве леса. Тааль слышала, как тяжело все они дышат от страха, слышала биение маленьких сердец под чужими деревьями.

Турий, подволакивая больную ногу, всё-таки набрал скорость и попытался проломить кольцо из лисиц, но они лишь столпились теснее и угрожающе оскалились. Грифы тем временем снизились — оказались так близко, что Тааль видела их голые красноватые шеи, обожжённые пустынным жаром, — и теперь кружили прямо над поляной, безмолвные, чёрные. До этого Тааль и подумать не могла, что они так огромны, да и когти у них были впечатляющие.

Более впечатляющие, чем у Гаудрун. Даже до самой Гаудрун это, видимо, быстро дошло, и она вжалась в шею Турия, не пытаясь бросаться на незваных гостей.

— Они тоже служат тэверли? — прошептала Тааль, без отрыва следя за чёрными крыльями. Чернота у них была не такой, как у Гаудрун или Ведающего, — другая, враждебная, точно провалы в глазницах черепов тех, кто погиб в Пустыне. В снах Тааль вокруг огненных врат неизменно белели кости.

— Должны, — с сомнением прищурившись, сказал Турий. — Но наши лисы их явно недолюбливают.

— Хотелось бы знать, кого они любят, — буркнула Гаудрун. И тут же, вскрикнув, пригнулась.

Один из грифов без всякого предупреждения отвесно пошёл вниз и почти упал на неё всей тушей. Они сцепились раньше, чем Тааль успела моргнуть, а Турий отшатнуться; полетели чёрные перья. Кентавр двинул по стервятнику локтём, метя в шею (Тааль в сотый раз пожалела, что Гаудрун, не доверяя Турию, упросила его уйти с ними без ножей, с одним луком); но птица, конечно, ловко увернулась и продолжала методично налетать на Гаудрун то когтями, то клювом. Впрочем, стервятник явно не стремился убить: для этого хватило бы одного мощного тычка в голову…

Тааль вздрогнула, осознав, насколько холодной и взвешенной была последняя мысль. Так, наверное, думает то страшное существо из её сна. Так никогда не думают майтэ.

— Он хочет схватить тебя! — крикнула Тааль, бросаясь наперерез. — Просто улетай!

Её отвлёк пронзительный лай за спиной. На другом конце поляны вопила, прыгала, каталась по земле фиолетовая лисица, а над ней парил гриф с пухлым лисёнком в когтях. Мех лисёнка был точно такого же цвета, как у матери. Детёныш, наверное, ещё не умел менять облик самостоятельно и лишь издавал жалобные звуки, пытаясь вырваться. Лисица в отчаянии, как от дикой боли, заскребла когтями по раскидистому дереву, безрассудно пытаясь взобраться по стволу. Никто из соплеменников не рвался помочь ей: все прижимали уши, дрожа под тенями громадных грифов.

Отхромав в сторону, Турий сломал ветку ближайшего куста и замахнулся ею на грифа.

— Вырви лисёнка! — крикнул он Тааль. — Я помогу Олгли!

Тааль не пришлось просить дважды. Ей больше нравилось летать по открытым пространствам; влажный, спёртый воздух Леса тяжелил перья — но, выбрав нужный наклон тела, она легко взмыла вверх и собралась, описав крутую дугу, снизиться прямо на грифа с лисёнком. Два стервятника рванулись к ней сразу с двух сторон, но Тааль всё-таки была значительно легче — и с колотящимся сердцем пролетела между, едва не заставив их столкнуться лбами. Подлетев ещё ближе, она встретилась глазами с грифом.

Глаза у него были золотисто-жёлтые, старые и без блеска. Они не мигали и совсем ничего не выражали. Жуткие глаза.

Тааль на мгновение потонула в зрачках, уловив в них собственное встревоженное отражение.

Шийи.

Гриф сказал это, не разжимая клюва, — и Тааль поняла его.

Шийи. Господа ждут тебя. Лети скорее.

— Я…

Пусть вторая майтэ летит с тобой. Пусть кентавр умрёт.

Голос звучал глухо и мощно, будто рокот далёкой грозы. Тааль, зависнув в воздухе, чувствовала, как голову медленно пережёвывает боль. Неподвижный гибельный жар, и полёт в этом жаре — всё вперёд и вперёд, и ещё на тысячу полётов вокруг — ничего, кроме песка…

— Я не понимаю. Чего вы от меня хотите?

Лисёнок пищал теперь ещё жалобнее; когти больно впивались в дрожащее тельце; его мать зашлась воем ненависти.

Это было невозможно, немыслимо — но гриф улыбнулся у Тааль в голове.

Где смерть, там и возрождение. Где Лес, там и Пустыня. Чистота создана, чтобы проиграть страсти. Порядок существует, чтобы открыть дорогу Хаосу. Таков закон.

Голос эхом отдавался внутри — все остальные звуки исчезли. На секунду Тааль даже позабыла о Турии и Гаудрун за спиной.

«Таков закон». В это хотелось верить. Этому хотелось следовать. Но — она знала — нельзя.

Тааль перевела дыхание. Она не представляла, что ответить на это, поэтому выпалила первое, что пришло на ум:

— Я полечу туда, но только на двух условиях. Турий и Гаудрун отправятся со мной, живые и нетронутые. И ещё, — она опустила взгляд, — ты отпустишь его.

Гриф разжал когти; повизгивая, лисёнок фиолетовым шаром упал на лапы. Остальная стая затявкала в приступе благодарности; мать кинулась зализывать сыну царапины на спинке.

Да будет так.

И грифы, снова построившись клином, взмыли в чистое, слегка потемневшее небо. Спустя несколько секунд ничего уже не напоминало об их появлении.

Ничего, кроме женщины с фиолетовыми волосами, теперь бледной от ужаса, с потерянным и грустным лицом. И более осмысленным (может быть, из-за грусти)… Она всё нежила своего малыша, не в силах расстаться с ним. И Тааль с болью вспомнила заразу на скорлупе — той, что могла выпустить в жизнь её брата или сестрёнку. Она была бы тогда не одна в мире. Если такое вообще возможно.

«Если вообще возможно» — что значит эта насмешливая оговорка?… Ещё одна чужая мысль — совсем, совсем не её… Что же происходит? Обессиленная, Тааль опустилась на землю.

— Вы можете идти, куда хотите, — тихо сказала женщина-вожак. — Мне нечем больше отплатить за сына. Двуликих осталось так мало, что жизнь любого из племени свята для нас.

Она говорила что-то ещё — но почему-то беззвучно, бессмысленно разевая рот. Тааль в недоумении наблюдала за ней, раздумывая, не сходит ли с ума от усталости. Но чуть погодя к ней подошёл беспокойный Турий, потом подлетела невредимая Гаудрун — они тоже что-то говорили ей, и она тоже ничего не слышала… И копыта Турия ступали по земле тихо-тихо — легче беличьих лапок.

Лес, до этого певший, рычавший, стонущий тысячью голосов, словно внезапно вымер. Без малейшего звука двигались соки в деревьях и кровь в жилах оборотней. Замолкли даже ручьи и ветер.