Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

Тишина окутала Тааль, как уютное и тёплое покрывало, как мягкие крылья матери. Но страшным было её тепло.

Старший ушёл ночью — тихо, без стонов и зубовного скрежета, даже глаза не раскрыв. Нитлот не был при этом, но так ему рассказали.

Старшего до этого так и не вынесли из комнатки с круглой дверью, полной золотых огоньков. Тейор, который помогал в ту ночь Наилил, сказал, что старик улыбался.

Нитлот верил ему: Старший всегда был улыбчив и смешлив до невыносимости. Его раздражали те, кто не понимал шуток, — а Нитлот, увы, именно к таким и относился… Или не то чтобы даже раздражали, но приводили в недоумение.

Всё это, впрочем, было теперь совсем, совсем не важно.

Узнав эту новость (а трупно похолодевшее зеркало на поясе всё объяснило раньше любых слухов), Нитлот понял, что ему просто необходимо остаться наедине с собой. И пошёл в Дом Учеников, к Соушу. Сидеть с ним рядом в спокойной тишине — это и значило «быть наедине с собой». Ещё лучше, чем полное одиночество.

— Старший ушёл, Соуш, — сообщил Нитлот, садясь на узкую продавленную кровать (стул в комнатке был только один, и его занимал сам круглоголовый хозяин). — Ты уже знаешь?

Парень кивнул, пристально глядя на него прозрачными глазами навыкате. Судя по всему, Нитлот оторвал его от дела: на столе лежала растерзанная пачка бумаги и стоял полупустой бутылёк чернил. Нитлот лишь сейчас заметил, что Соуш в последние дни как-то похудел и осунулся, а подбородок его покрылся светло-русой щетиной. Корпеет ночами над прописями, не иначе: у него ведь была давняя мечта научиться писать. Что ж, у всех своя головная боль в эти трудные времена…

— Сегодня ночью мы проводим его, — продолжил Нитлот, уже ни к кому не обращаясь. — Отправим в Мир-за-стеклом, как положено. А потом что?…

Соуш, разумеется, молчал.

— Мервит так и не ответил на письмо лорда Заэру. А все говорят, что Альсунг скоро ударит по Дорелии. Я ничего в этом не понимаю, Соуш, — с досадой Нитлот почувствовал, как сорвался голос. — Ну, то есть… в войне. Вот ты согласен с Индрис и Тейором? Ты считаешь, я тоже должен?…

Соуш молчал. Сквозь щель меж приоткрытыми ставнями было видно, как медленно падает снег — точно кто-то сверху опускает на Долину исполинскую кружевную скатерть. Старший и тут не прогадал: красивый день себе выбрал, старый лис.

— Да что это я, тебе-то откуда знать? — вдруг разозлившись, вопрошал Нитлот. — Ты же простой крестьянин. Всю жизнь только и делал, что пахал землю да пас коз. К тому же (прости) — дурачок, не обязанный сражаться… Вот ты бы поехал со мной в Дорелию?

Соуш снова кивнул. Нитлот настолько удивился, что уставился на него молча и, наверное, так же бессмысленно.

— Действительно? Ты уверен, что не захочешь остаться здесь, где безопасно?

Соуш замотал головой. Нитлот сглотнул комок в горле; на миг ему почему-то стало трудно дышать.

— Но зачем, Соуш? Тебе-то к чему так рисковать? Я же спросил просто так, почти что…

«Почти что в шутку» — сказал бы он, если бы это само по себе не звучало как злорадная насмешка. Соуш вместо ответа ткнул пальцем-сосиской в самый верхний лист, испещрённый корявыми закорючками. Настойчиво ткнул, а потом ещё постучал. Нитлот встал и шагнул к столу.

— Хочешь показать мне что-то? Написать?…

Он осёкся, увидев заглавие, написанное по-ти'аргски — неуверенной рукой новичка, но всё же крупно и разборчиво. Буквы даже окружало простенькое подобие орнамента: Соуш, должно быть, успел насмотреться на старые книги у мастеров Долины.

На пару секунд Нитлот забыл, как дышать. Потом вспомнил и поморщился — наверное, он стареет, раз стал таким нервным… Прав Тейор: их Зануда вконец размяк и разнежился. А нежиться сейчас не время.

— Жизнеописание Альена Тоури, лорда Кинбраланского, — прочитал он вслух. — История Великой войны.

Соуш согласно замычал — видимо, донельзя довольный своим шедевром. И горделиво указал на себя.

— Ты думаешь, что это и твоя война тоже? — тихо спросил Нитлот. — Ради него, да?… Ну, а мне что же делать? Что делать мне, Соуш, как расхлёбывать всю его кашу?

Зажав в кулачище крошечное перо, Соуш пододвинул к себе чистый лист и нацарапал два слова: Прости его.

Спустилась ночь, и Долина покрылась огоньками — робкими и дрожащими, как «свечки». Снегопада не было; воздух просто потрескивал от мороза, стал прозрачным и ломким, точно лёд. Зеркальщики рано оставили свои дома и устремились к окраине Долины — к месту, где в неё спускался с холмов дорелийский тракт. Совсем не далеко отсюда находился и невидимый защитный купол; для тех одарённых, кто напрягал зрение, он слабо мерцал в темноте.

По тропинкам — мимо голых рощиц, мимо оград и разномастных строений: помпезных и роскошных, чёрных и простых, и самых странных — как дом изобретателя Мервита, как полупещера старой Кетлабат. По тропинкам, мимо снежных завалов, под раздумчивый скрип. К полуночи зеркальщики уже подготовили всё, что нужно, и теперь на заснеженном пустыре поблёскивало сложное сооружение из зеркал. Они ловили магию Долины и переправляли её друг другу. Сила играла разноцветными потоками, вспышками красного, синего, фиолетового: ни дать ни взять северное сияние — будни для альсунгских мореходов.

Нитлот, как и все, шёл на эти всполохи, и снег жёг холодом его защищённые согревающей магией, но босые ноги — провожать в Мир-за-стеклом полагалось без обуви. Балахон грел плохо, ночной холод оседал на ресницах и забирался в глаза, заставляя их слезиться, — глупо и стыдно, будто он плакал.

Но Нитлот, конечно, не плакал. Он сам не мог понять, что чувствует. Даже когда присоединился к молчаливому шествию с собственным дрожащим огоньком в руке. И когда мастера — по обычаю, четверо самых сильных — принесли тело Старшего на невидимых носилках. Оно плыло между ними в серебристой дымке, и седая борода благостно блестела в темноте. Следом шла Наилил в белом одеянии — высокая и бледная, со спокойным строгим лицом. Она казалась непривычно молодой, и ветви у неё в волосах почему-то зеленели листьями вопреки зиме: маленькое хулиганство, над которым Старший бы от души посмеялся…

Нитлот стоял неподвижно, отогревая ладони дыханием, тупо сосредоточившись на вдохах и выдохах, пока тело Старшего торжественно опускали на зеркальную конструкцию. Пока женщины протяжно пели древнюю, как сама Долина, песню — не горестную, но полную мыслей о том, чему нет конца. Пока девушки разбрасывали по снегу лепестки чёрных роз, и они тут же таяли, поглощённые ночью. Пока лохматый и грустный Мервит посохом Старшего — тем самым, что уже завтра наверняка перейдёт к нему, — чертил на мёрзлой, расчищенной от снега земле «лабиринт» из трёх пентаграмм. Пока звёзды перемигивались на небе, и неумолимо приближался рассвет, и всё прозрачнее, бестелеснее становился профиль с орлиным носом.