Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

Ученики стояли тут же, чуть в стороне, сбившись в робкую кучку. Девочка-дорелийка — лет двенадцати, не больше — тихо всхлипывала, уткнувшись в ствол старого вяза, но её плач остался одиноким и не поддержанным. Зеркальный народ не плачет, когда кто-то возвращается домой.

Соуш не пришёл — может быть, собирал вещи, а может, писал, спешно вспомнив что-нибудь важное об Альене… При мысли об этом Нитлот до боли стиснул зубы. Недурно подгадав момент, его зеркальце накалилось от избытка Силы так, что чуть не прожгло пояс.

Пора.

С первым рассветным лучом, как было положено, Нитлот вместе со всеми поднял своё зеркало — и поймал этот луч, чтобы послать Старшему вдогонку. Когда солнце поднялось над Старыми горами на севере, помост из зеркал был пуст.

— И что теперь, Зануда? — поинтересовалась Индрис, догнав его по дороге обратно. Нитлоту совершенно не хотелось разговаривать, и он только сердито буркнул:

— Спать, я полагаю.

— «Ты полагаешь»… — фыркнув, передразнила она. — Ну, а после? Выдвигать свою кандидатуру?

Нитлот замёрз так, что не чуял ушей и носа, и валился от усталости, будто колдовал не ночь, а пару недель. Но показывать своё состояние Индрис он не собирался, равно как и говорить с ней о Старшем.

Поэтому он выпятил грудь и, нервно усмехнувшись, сотворил из воздуха полупрозрачный меч, с которым никогда не умел обращаться.

— О нет, я поеду в Дорелию. Пусть королева Хелт узнает, что из себя представляет настоящая боевая магия.

Спустя несколько дней по пустынному заснеженному тракту ехала группка всадников — трое мужчин и женщина. Трое были в тёмных балахонах, с одинаковыми серо-стальными глазами и зеркалами на поясах; один — с громадной соломенноволосой головой и нескладным широким телом. Они двигались на юго-восток, почти в полном молчании и быстро, то и дело погоняя лошадей. Маг повыше ростом — с татуированными руками и по-кошачьи ловкими движениями — при этом весело гикал и оглашал окрестности молодецким хохотом. Тогда маленькая женщина улыбалась, а второй волшебник, лопоухий и тощий, каждый раз одёргивал его. Время от времени он, морщась, по-старчески хватался за рёбра и прикладывался к фляге с обезболивающими снадобьями — так, будто болели старые раны. Взгляд бессловесного увальня становился при этом озабоченным; иногда он тревожно мычал.

Однажды это мычание раздалось особенно громко, так что Тейор с досадой хмыкнул:

— Ну, что там ещё? У Зануды вскочил тридцатый прыщ на физиономии?

— У меня нет прыщей, — сухо отчеканил Нитлот, отнюдь в этом не уверенный. Он был благодарен Тейору за то, что тот пожелал отправиться с ними, но этот позёр слишком много себе позволял. Нитлот почти решился наконец это высказать, когда Индрис вдруг осадила лошадь и подняла руку в перчатке.

— Тихо… Слышите?

Нитлот напряг слух — ничего, кроме тишины и ветра. Но Соуш продолжал беспокоиться, тыча пальцем на юг, за холмы. Там виднелась кучка домишек, старая мельница и — очень далеко, в снежной мути — очертания замковых башен. Неприхотливые владения какого-нибудь мелкого лорда из Дорелии, только и всего.

— Ничего такого. Хотя…

— Магия, Зануда, — бросила Индрис. — Не глупи.

Слегка уязвлённый, Нитлот применил заклятие, в уши ворвалась тысяча новых звуков, включая далёкий стук крестьянских ложек по мискам и возню сонных кур в курятниках. А ещё…

Шаги по снегу. Ладные, звучащие почти одновременно — шаги целой толпы людей и лошадей, ржание, скрип тележных колёс… Совсем близко.

— Беру свои слова назад, Соуш, — миролюбиво признал Тейор через пару минут. — Ты мычал по делу.

— Это неплохо, — удовлетворённо отметила Индрис. — Их никак не меньше шести-семи тысяч — вам так не кажется, мальчики?…

Скоро от сотен движущихся фигурок снег на горизонте почернел. «Вторым», магическим, зрением Нитлот видел их будто вблизи — и чувствовал, что на простую магию тратится ненормально много сил. Впереди гордым шагом выступали кони рыцарей; отполированные щиты блестели на солнце. Копья торчали, будто небольшой лес, а к земле клонились тяжёлые мечи в ножнах — у рыцарей весьма богатых, украшенных камнями и вышивкой по коже. За конницей (надо сказать, немногочисленной) угрюмо брела пехота — разномастно вооружённая и в общем неказистая; но рядам её не было видно конца. Круглые стальные щиты гремели прозаично, совсем как тазы для стирки… Нитлот ухмыльнулся в рукав балахона, злясь на себя за нелепое сравнение.

Новые и новые колонны выбирались из-за холмов, проходя мимо далёкого замка. Ещё не показался обоз с припасами, а Нитлот уже узнал жёлтые знамёна с вышитой лаской.

Феорн всё-таки шёл поддержать Дорелию.

Вилтор приходил в себя долго. Он никогда раньше не болел и поэтому не мог себе представить, что выздоровление — такой нудный и неприятный процесс.

Как сквозь толстое одеяло, до него сначала доносились глухие, странно искажённые голоса родных, потом — свет, сменявшийся тенью. Тень он любил больше: свет был раздражающе-жёлтым и резал глаза. В какие-то мгновения Вилтор понимал, что с ним разговаривают, протирают ему лоб, держат за руку, но скоро реальность отступала, сметённая волнами причудливого бреда.

От запаха хлеба, среди которого Вилтор вырос, ему почему-то мерещились бескрайние, золотистые пшеничные поля. И орда альсунгских всадников, явившихся словно из ниоткуда, эти поля непременно поджигала, а Вилтор никак не мог им помешать. Осознание этого мучило его, и тогда он кричал.

В другие минуты ему казалось, что опасность угрожает матери или малышке Доре. Морское чудище королевы Хелт, разговоры о котором до сих пор не смолкли, ползло склизким брюхом прямо по их переулку — всё ближе и ближе, уже почти у крыльца… Что-то внутри Вилтора раскалывалось от ужаса, и он метался, уверенный, что никто не спасёт их. Отец почему-то уменьшился и стал похожим на набивные игрушки Доры — маленький, пухлый и беспомощный; сам Вилтор совсем не хотел таким быть. А лорд Заэру был где-то далеко, в лучезарной выси, на троне куда пышнее, чем у короля. И Ривэн — дружище Ривэн, вернувшийся наконец из своих странствий, — со ступенек этого трона бросал Вилтору сдобные плюшки — чтобы он соорудил из них лестницу и поднялся.

Это казалось нормальным, вполне естественным. Вилтор долго не чувствовал грани между явью и сном, будто непрерывно пьяный, но не сильно, а чуть-чуть. В редкие вспышки просветления он клялся себе, что не притронется больше к кружке.

Однажды на Вилтора повеяло лавандой, и он вспомнил, что так пахло от леди Синны — в ту пору ещё полудевушки-полуподростка, — когда они впервые встретились в замке лорда. Именно после той встречи Вилтор начал стесняться своей полноты (раньше он как-то не думал о ней), а ещё — выискивать рыжих среди трактирных девчонок Энтора… Но тут не было больше ничего — только лёгкий запах да долгое, почему-то грустное молчание. Лаванда быстро сменялась полчищами одноглазых чёрных «недокрыс» — нелюбимых гостей Вилтора. Они кишели в его постели, топотали по коже когтистыми лапками, возились сальной шерстью под мышками и на животе… И Вилтор с трудом улавливал момент, когда недокрысы превращались всё в тех же альсунгских воинов.