Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

«Я чувствую: с магией что-то не то, — снова прозвучал у лорда в голове бархатный, лживо-озабоченный голос Линтьеля. — Не знаю, как объяснить, милорд… Связи рушатся, последовательности перемешиваются. Это может повлечь большие беды».

«Хаос» — так говорил менестрель. Нарушение. Болезнь.

Лорд должен был предвидеть, догадаться, понять. И чёрных тварей, и всё остальное — уже давно.

Король до сих пор не подозревал, что он малодушно попросил помощи у Отражений. Лорд не собирался рассказывать ему раньше, чем получит внятный ответ — если, конечно, вообще его получит… Волшебники, в конце концов, не обязаны вмешиваться.

Феорнское войско, надо думать, уже на подходе. Но этого мало, до проклятия мало против Альсунга. Феорн слаб, а миншийцам доверять трудно. Лорд отлично помнил лукавство дипломатов, запелёнутых в коконы шелков…

Лорд не мог спать по ночам больше пары часов. И бессонница усилилась после похорон маленькой Доры эи Мейго, дочери пекаря. Он видел, как огонь пожрал худенькое белое тельце, окоченевшее от болезни, видел судорожные слёзы господина Мейго, которых тот никогда не стеснялся. Даже Вилтора, брата Доры, её медведя-защитника, не было там — а он видел.

Похорон в последнее время было столько, что в памяти лорда они сбились в один мрачный узор. Воспоминания о проводах близких людей — Ринальда или Арити, — и те померкли перед таким напором.

— Ну что ж, Дагал, не буду больше Вас мучить, — сложив губы в фальшивую улыбку, сказала вдруг королева. Фрейлины — от своих вееров, пяльцев и вязаных кошелей — тоже понимающе осклабились. Лорду Заэру стало неуютно: он не привык находиться среди людей, которые знают больше, чем им положено.

— Ваше величество?… Я не совсем понимаю…

— У меня есть важное для вас известие, — промурлыкала королева и раздражённым кивком велела леди Чиаль выключить шкатулку. Та, громоздко двинувшись всем телом, повернула ключ; вертящийся деревянный дракончик замер. — Один из учителей Ингена сегодня утром получил её… Вечно забываю, как его зовут. Тот, что родом из Кезорре.

«Из Кезорре?… И мне не доложили?» — лорд почувствовал внезапную, позорную старческую слабость. Должно быть, пришёл ответ от Совета Правителей, и люди королевы перехватили его раньше…

Костлявые колени лорда ослабли, а затылок заныл с удвоенной силой. Если Правители Вианты решили поддержать Хелт, то Дорелия обречена на падение. И пары месяцев не пройдёт, прежде чем на улицах Энтора будут гарцевать альсунгцы… Ведь у Кезорре, пожалуй, главные силы в этой войне — теперь, когда повержен Ти'арг.

А может, на родине объявился Линтьель?… Но нет, предателя видели только в Хаэдране, а потом в Академии. Так, значит…

— Знаю этот Ваш взгляд, Дагал. Составляете список возможностей? — продолжала издеваться Элинор. Лорду давно было ясно, от кого принц Инген унаследовал страсть к отрыванию мушиных крылышек и удушению котят… Со стороны могло показаться, что лорд суховато относится к королю — лишь как к функции, которой обязан служить. Однако на самом деле медлительный златовласый Абиальд вызывал у него куда больше теплоты, чем лицемерно-чувствительная королева. — Пообещайте сначала, что не будете пророчить гибель Дорелии и конец Обетованного. И что перестанете приходить ко мне с таким сумрачным лицом.

— Смотря что Вы сообщите, моя королева, — осторожно ответил он. Элинор, хмыкнув, щёлкнула пальцами, и кто-то из фрейлин услужливо подал ей свиток в щегольском багровом футляре. Лорд сразу узнал его: именно так Правители обычно оформляли свои письма — ох уж это кезоррианское пристрастие к яркой красоте… Теперь, после Линтьеля, оно вызывало у него отторжение.

Сохраняя снаружи ледяное спокойствие, лорд развернул свиток. По старой привычке, первый взгляд бросил на печать и подпись в конце. Гербовая печать Вианты, а вторая, поменьше — небогатого рода Алья. Красивой и чёткой кезоррианской скорописью — «Ринцо, эр Алья». Ринцо… Лорд нахмурился: это имя ему ничего не говорило. Зато под ним…

Этот день стал днём злобного торжества для королевы Элинор: она в первый и последний раз увидела, как у лорда задрожали руки.

— Синна, — выдохнул он, ссутулившись, точно на острые плечи лёг сразу весь груз его старости. — Синна нашлась.

Кто-то звал Альена по имени — приглушённо, как бы издалека. Он проснулся на жаркой, пропитанной потом простыни. Открыл глаза и рывком сел.

Голос был женский и смутно знакомый. Где он слышал его?… Слишком молодой для матери, тихий для Алисии, простоватый для Ниамор… Точно птичья трель в садах Люв-Эйха, в час, когда море начинает волноваться сильнее, — печальная и незамысловатая.

— Перья, — выдохнул Альен, вдруг осознав. — Перья из моих снов.

О несуществующие боги — он уже сам с собой разговаривает. И, главное, не сразу это замечает. Плохой знак.

Но сегодня перья были почему-то волосами — светло-русыми, почти пепельными, и лёгкими как пух. Птичьи когти в его сне мешались с прохладными девичьими пальцами, облик незнакомки дробился, туманился, он мучительно пытался и никак не мог его уловить.

Альен вообще-то привык не доверять снам, но Хаос переучил его. Подарил привычку каждую мелочь считать предупреждением — крайне глупую и вредную привычку, как сам он считал.

Он встал с низкой кушетки и прошёлся по комнате, уже привычно утопая ногами в ковре. За миндалевидным окном в полстены вовсю сверкал пышущий жаром день: вчера Альен поздно лёг и безумно устал, наколдовывая для Люв-Эйха иллюзорных морских коньков, а потом заставляя невидимых львов издавать сиплое рычание.

Если сначала затеи толстяка вызывали у него глухое раздражение вплоть до злости, то сейчас он обращал на них внимания не больше, чем на ночную мошкару. Ривэн и Бадвагур недоумевали, как он может так унижаться (хоть они и редко виделись: Люв-Эйх сделал его кем-то вроде комнатной зверушки — самой причудливой в коллекции — и почти не отпускал от себя); если бы Альен не был уверен, что всё это не зря, он бы и сам недоумевал. Он стойко сносил их укоризненные взгляды, когда они случайно пересекались на прогулках Люв-Эйха (который, впрочем, редко передвигался пешком) или на общих трапезах. Позволял себе только показывать знаками, что пока не до того.

Альен подошёл к тазу с водой, ополоснул лицо и шею — стало полегче. Вечная жара угнетала его, но ещё больше угнетало томное однообразие дней. Он бы с радостью побродил по острову Рюй и посмотрел бы на Минши в целом, однако был заперт здесь, точно в темнице. Глупейшая ситуация.

В комнате не было ничего лишнего; дом вообще отличался простыми интерьерами, что Альену скорее нравилось. Кушетка, две ширмы, плетёная циновка поверх ковра — для медитаций-молитв Прародителю. Пустая курильница для благовоний. Прелый запах растений из сада и казённой чистоты — рабы бросались убираться здесь, как только он выходил. Они вообще как-то подозрительно к нему привязались.