Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— Фрагментарность восприятия — тоже препятствие? Как у тех слепцов?

— Нет, что ты, — дракон не согласился со мной, — нет, фрагментарность — это и есть путь, это и есть сама дорога. Сначала ты видишь лишь часть показавшегося из-за поворота здания, а потом, проделав ещё небольшой отрезок пути — и всё здание целиком. Надо просто продолжать двигаться.

— Тогда что является препятствием? Слепота этих троих?

— И снова нет, — Артак рассмеялся, — их слепота скорее дар, нежели препятствие, ибо она сохранит их разум незамутненным увиденным.

— Но проще увидеть, нежели осязать?

— Увиденное заставит или подражать ему, или спорить с ним, — Артак на мгновение задумался, — а осязаемое заставит размышлять и приведет, в конце концов, к тому единственному верному ответу, ибо у размышления нет других дорог, кроме как к правде… Тогда как зрение часто видит сны.

— Но что же тогда препятствие?

— В случае размышления — это леность ума, в случае зрения — это иллюзии света, то есть, иллюзии зрительного восприятия действительности.

— Получается зрячему труднее идти?

— Зрячему сложнее разобраться, ибо его мозг полностью верит тому, что он видит и зрячий никак не собирается глубоко размышлять над увиденным. Мозг считает всё видимое совершенно ясным и уже точно установленным. Тогда как слепой просто вынужден принимать каждый факт внутрь только лишь после длительного размышления. Только после всестороннего анализа. Только после логических сопоставлений.

— Это единственные препятствия?

— Единственные из реальных.

— Есть еще нереальные?

— Конечно, — кивнул Артак, — но они иллюзорны, и существуют лишь в головах людей. И говорить о них нет никакого смысла.

— Значит, реальных препятствий больше нет?

— Нет, — равнодушно покачал головой дракон, — реальных больше нет. Из реальных препятствий на пути человека — только его лень.

Где-то в глубине меня паук, сидящий на мешке с ленью нехотя пошевелился, прислушался к происходящему и насторожился, а спустя мгновение, с ещё большим усердием начал ткать свою паутину, охватывая ею всё большие пространства и пытаясь заманить в свои сети ещё больше человеческих мыслей, действий и чувств.

Так, дерзкие и свободные действия, запутавшись в липкой и сковывающей движения паутине возвращались в своё первобытное состояние — они становились вялыми и бесстрастными мыслями, а спустя некоторое время превращались в свой труп — в жухлые и неживые, в умершие, апатичные идеи.

И разомлевшее, утомлённое ленью тело могло реагировать на такие действия только такими же вялыми, сонными и туманными чувствами, такое тело могло производить и чувствовать лишь один суррогат, одну видимость, одно КАЖЕТСЯ.

Конечно же, пойманные ленью движения и действия были не в состоянии обойти возникшее на моём пути препятствие, ибо они сами уже превратились в это препятствие, они сами уже стали частью мешка с ленью.

Не слепота трёх странников, выясняющих какой на самом деле слон, не фрагментарность их восприятия, а лень — сам мешок с ленью преграждал мне путь.

Всего лишь один мешок, один единственный мешок был реальным препятствием на моём пути — мешок, сотканный мною самим; мешок, безостановочно создаваемый моими собственными руками; мешок, который я с любовью наполнял не только своими действиями и чувствами, но и их полным отсутствием.

Ведь отсутствие действий — точно такое же наполнение, как и сами поступки. Как пустоты в банке с клубникой. Они — суть наполнение.

Возможно, этот наполненный с виду мешок на самом деле был пуст, но раздут до огромных размеров своей отрицательной, ничего не несущей пустотой — пустотой замолчанного, но не сказанного; пустотой сказанного, но не сделанного; пустотой своей собственной лжи; пустотой нереальности и небытия.

Возможно, его можно было достаточно легко уничтожить — просто-напросто сильно смять, выпустив из него весь затхлый и недвижимый воздух и раскрыв ткань, выбить её от пыли, проветрить сильной встряской, оставить уже пустой мешок на сильном ветру здоровых и сильных побуждений…

Пусть треплет его ураган жизни, пусть разорвёт он его в клочья и раскидает по всему миру…

Пусть этот мешок исчезнет, растворится, забудется в памяти и станет ночным сном, станет нереальным кошмаром.

Возможно, это и было так, но наверняка ли? Как это можно было понадёжнее узнать?

Только заглянуть в него. Только имея очень длинную лестницу, способную вознести тебя до его горловины, ибо сам мешок был огромен.

Или…

— Или имея КРЫЛЬЯ, — продолжил за меня мои мысли Артак, — или имея свободные и сильные крылья дракона!

— Или имея крылья… — как эхо повторил я вслед за мудрой рептилией и рассмеялся.

— И если встреченное на твоём пути препятствие так же огромно, как этот мешок, если не удается ни обойти его, ни перепрыгнуть, если… — дракон внезапно замолчал, словно ожидая моё слово.

И я подхватил его фразу и закончил её как мне хотелось:

— Если не принять в дар крылья и не использовать их для того, для чего они, собственно, и нужны — а именно — для свободного полёта; если не сделать этого — не взлететь, не взмыть ввысь — и прежде всего над самим собой, тогда остаётся только одно — остаётся стоять на месте. Стоять на месте, окружённым со всех сторон ленью.

— Получается, мои крылья были в этом мешке? — спросил я у дракона, кивая на огромный и устрашающий своими размерами мешок.

— Получается так, — согласился со мной Артак, — ведь любое препятствие, по своей сути несёт в себе только одно — возможность и дар. И ничего более. Я никогда не устану это повторять. Препятствие на пути — это всегда благо. Это всегда реальная возможность и, следовательно, подарок. И никогда препятствие не сможет быть тем, чем оно не является, но кажется — никогда препятствие не сможет быть проблемой. Ибо препятствие всегда возвышает, а возвысив и приподняв всего тебя на твою же гору, подкинув твои глаза на один уровень вверх — препятствие, как эта самая гора — в состоянии открыть тебе новые горизонты и расширить твой кругозор, препятствие в состоянии сделать решение, лежащее на предгорье видимым для твоих глаз — глаз изменившихся, глаз зорких, глаз проникающих. Так что любая преграда, даже такая, как эта, казалось бы, непреодолимая гора твоих же, сначала отложенных, а потом и полностью забытых дел; твоих же данных и невыполненных обещаний и, уже как следствие — твоей же неудавшейся жизни — всё это было всего лишь подарком твоей судьбы — подарком, способным поднять тебя над самим собой и даже над своей собственной ленью. И здесь, — Артак кивнул головой на огромный мешок, — твой подарок! Это твоя новая, только что полученная возможность — летать, это твой бесценный дар — крылья!