Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— И огонь, горящий в маяке — вечен, спасение, которое он несет — бессмертно, познание, приходящее по пути к нему — нетленно и не подвластно ничему скоротечному. Не подвластно никакой, кроме вашей собственной власти, не подвластно даже самому времени. И что немаловажно — отнять это познание, лишить вас того, что добыто таким трудом уже невозможно. Невозможно ни людям, ни богам. Невозможно никому, даже лично вам, ибо это вы и есть, и отнять себя у себя — невозможно…

— А много ли кораблей разбилось о скалы? — моё горло немного спазмировало, и выходящие из него слова были скомканы и различны.

Как по тональности, так и по манере произношения.

— Достаточно, — Агафья Тихоновна кивнула, — достаточно кораблей разбилось. Достаточно кораблей потонуло, не дойдя до пристани. Да и вы сами разбиваетесь каждое мгновение, вы ежесекундно проходите через самую настоящую смерть, как нитка проходит через игольное ушко. Знаете, — акула засмеялась, — нет ни одного разбитого корабля, который не был бы вами. Каждое мгновение вы разбиваетесь, тонете и погибаете. Или выныриваете и отряхиваете с себя более ненужные вам чешуйки оцарапанной кожи, разрозненных мыслей, потерянных чувств… Но даже разбившись, вы продолжаете путь. Смерть существует только в частях, только в разделениях. У целого смерти нет.

— И именно по причине отсутствия смерти как таковой — вы бросаетесь в новую авантюру, снова обдираете кожу, снова ищете путь — не безопасный, ибо такого пути не существует, а кратчайший — пусть и ведущий к ещё одной смерти, пусть так. Стоит лишь забрезжить перед вашим взором новому свету, новому маяку, стоит ему лишь осветить вам дорогу, как вы, словно по волшебству — возрождаетесь, и вот вы уже опять в пути. Стоит лишь появиться новой цели или новому предупреждению, новой химере или новому колдовству, новому знанию или науке. И маяки эти, вами зажжённые — простое предвестье чего-то такого, что в край необходимо вашему духу и сердцу, и количество их точно отмеряно — отмеряно в строгой пропорциональности вашей собственной смелости.

— Хм… Смелости…

— Да! Смелости! — Акула усмехнулась, — смелости, — повторила она и на мгновение задумалась, — ведь чтобы пройти сквозь бушующую стихию, необходима именно смелость. Смелость, отвага и мужество, но, конечно же, никак не безрассудство, которое приведет лишь к очень скорому крушению. Крушению не только корабля, но и надежд, вызванных близостью суши.

— Так может, есть смысл дождаться спокойной воды?

— Стихия никогда не будет покойна, на то она и стихия! Так что пока вы будете ждать штиль, ваш корабль успеет заржаветь и потонуть от старости. А старость всё же лучше проводить на твёрдом берегу, но то она и дана, — Агафья Тихоновна смотрела куда-то вдаль, поверх меня, и казалось, она видела родное ей море, возможно, она тосковала по нему, томилась в этом непривычном ей воздушном мире.

— И как тогда быть?

— Как быть? — она повторила мой вопрос, — как быть? Это совсем неважно. Гораздо важнее — каким быть. Быть честным и смелым, быть дерзким и рискованным… А уже эти качества подскажут вам как быть, когда быть и где быть!

— Да уж… — только и смог произнести я.

Агафья Тихоновна протянула плавник и взяла меня за руку. Она смотрела мне прямо в глаза и смысл её слов начинал проникать в меня ещё до того, как она их произнесла. И этот смысл был прекрасен и велик.

— Корабли не тонут когда вокруг бушует океан, уж так они устроены. Корабли тонут, когда океанская вода заполняет их внутренности, — она отпустила мою руку и улыбнулась, — и люди, кстати, устроены точно так же. То, что находится вокруг не может ни убить, ни даже просто навредить человеку. Но если морской шторм, если порывистый, сбивающий с ног ветер, пробьют брешь и заполнят человеческое естество; если бурные, неудержимые, неистовые, сумасшедшие волны проникнут внутрь, — Агафья Тихоновна глубоко вздохнула, — тогда корабль начинает тонуть в бездонном океане человеческих страстей. И так как этот океан не просто преглубокий, а именно бездонный, то и действие это может быть очень долгим и даже бесконечным.

— Бесконечно идти ко дну?

— Ага, — Агафья Тихоновна кивнула и посмотрела на дракона.

— Потому что дна-то никакого нет, — на помощь акуле пришел Артак, — всегда можно найти нечто более мерзкое и отвратительное, что бы мы ни рассматривали как пример. Но, справедливости ради, нужно добавить что и взлетать ввысь можно бесконечно долго, ибо пределов нет ни с какой из сторон.

— Но корабли не летают, — я усмехнулся.

— Обычные корабли — нет. А корабли-люди — да. Летают и в прямом и в переносном смысле.

— И нет никаких пределов?

— Нет, — Артак говорил уверенно и было видно что тема разговора ему близка и знакома, — нет, и быть не может. Ни вверх, ни вниз.

— А вбок? — я невольно рассмеялся.

— И вбок! — Агафья Тихоновна поддержала мой смех, — впрочем вбок — как бы это ни звучало странно — это всегда ходьба на одном месте.

— Да, да, — дракон одобрительно закивал, — точно! На одном месте! И в пространстве и во времени.

— Как это? — я развернулся к Артаку, — объясни.

Дракон кивнул, принимая вопрос.

— Вверх — к высшему, и это движение выпадает из обоймы времени, словно спелый плод покидает растущее дерево. Ведь всё известное тебе время, всё пространство, все умершие и ныне живущие люди, как и все будущие человеческие жизни — все они находятся именно там — на тонкой, как у мыльного пузыря, поверхности. И поверхность эта временна и осознающие присутствие времени тоже. Они им питаются. Но рано или поздно пузырь лопается. Он всегда лопается, на то он и пузырь. Сплошная иллюзия крепости и прочности. Но если тебе, к тому времени, уже удалось вырваться вверх — ты уходишь в бесконечную даль, ты становишься на неиссякаемую дорогу вечности.

— А если не удалось?

— Пузырь-то всё равно лопнет. И тогда, в случае твоей неудачи, твоё знакомство с вечностью будет очень болезненным, — Артак рассмеялся.

Я кивнул головой, понимая о чём говорит мой дракон.

— Покинув пузырь, время становится неважным?

— Неважным и бессмысленным, словно застывший взгляд пьяного. Да и подумай — может ли время содержать в себе нечто бесконечное или, наоборот, содержаться в чём-то бесконечном? — Артак покачал головой из стороны в сторону и сам ответил, — нет. Время — это всегда сколько-то чего-то там, но никак не безбрежное море, плещущееся между двумя зеркалами.

— Ух ты! — я не мог сдержать восхищение, — а если спускаться вниз? Не к высшему, а совсем наоборот.

— Вниз — к животному, вниз — внутрь пузыря… Этот путь тоже вечен, но совсем по другой причине. Он вне времени и пространства, ибо дух животных пока ещё не сознает движение времени. Им только предстоит познать его суть. Суть радужной оболочки мыльного пузыря — такого временного и недолговечного. Животные пока ещё не в состоянии предсказать, ни даже представить то, что ждёт их впереди. Животные, деревья и камни живут одним мигом, не осмысливая ни прошлого, ни будущего. Но живут внутри пузыря, тогда как человек живёт на его поверхности, и уже в состоянии бросить свой взгляд вверх, поверх зыбкой плёнки.