Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— Но а если не просто потонуть, набрав в трюм воды, а разбиться о прибрежные скалы? Если налететь на риф?

— А вот для этого и существуют ваши личные, ни с кем не делимые маяки, — она засмеялась, — и одно я могу вам сказать абсолютно точно — разбиться, да так чтоб вдребезги, так чтоб в мелкую, не поддающуюся восстановлению пыль — невозможно. Наверное, это единственная невозможная вещь на свете.

— Какая?

— Стать полностью мёртвым… — взгляд Агафьи Тихоновны на мгновение стал серьезным и вдумчивым, — увы и ах, но это совершенно невозможно.

— Вы действительно так думаете? Или знаете точно?

— А вы считаете что в этом мире, — сестры-плавники описали большой круг над головой у акулы, — да что там — в мире, — взлетевшие на мгновение сестрички вновь приземлились на кожаном, нежно-белом животе хищницы, — даже в этом подъезде, зачем далеко ходить, — вы действительно считаете что возможно знать что-либо точно?

— Конечно! Пол бетонный, окно — стеклянное, перила сделаны из дерева, — я бегло перечислял то, что попадалось на глаза.

— Тут вы, конечно, правы, — Агафья Тихоновна улыбалась так, как могла улыбаться только она, и именно перед тем, как произнесет что-то важное, — но всё, имеющее точный и однозначный ответ, как правило, лишено самого главного, того, ради чего стоит жить — интереса. И этот самый интерес может оживить, может дать глоток кислорода, а его отсутствие всё и всегда приводит к смерти. Вы не находите?

Я запнулся, словно налетел на эту самую бетонную ступеньку:

— Действительно, — в моем голосе звучала признательность, — я как-то не подумал об этом.

— А иначе — зачем это всё? — акула провела плавником по бурлящим, клокочущим морям моего воображения, — зачем это всё? Кому оно нужно? Где хранится? Зачем создано? Вы никогда не задумывались? Почему всё именно так, а не с точностью до наоборот?

Было не совсем понятно какую из Вселенных она имеет в виду.

Этот ли, неописуемый и постоянно, моментально изменчивый мир моих мыслей, где перемещения происходят мгновенными скачками — от одного интереса к другому и от одной мысли к прямо противоположной? Ведь нет у человека, не создан им самим и не разработан эволюцией такой орган, который был бы в состоянии фиксировать эти перемещения или хотя бы смог дать четкий и ясный ответ на главный вопрос — а всё-таки, где эти перемещения происходят?

Где это место?

В каком море плещутся наши мысли, задевая своими бело-сахарными гребнями человеческое сознание, задевая разум?

В какой среде они живут? Где плавают? И что это за море такое?

Или, возможно, Агафья Тихоновна имела в виду привычную человеку Вселенную барионной материи с её извечно стабильными координатами, с её прочной и нерушимой стальной сеткой времени и пространства — сеткой, к которой намертво прикреплено всё сущее, и выпасть из этой сетки, покинуть её — может обозначать только одно — смерть — тотальную и всепроникающую! Ну или смерть всего лишь одного тела — никому доподлинно неизвестно.

Неизвестно ни одному из уже умерших, неизвестно ни одному из ныне живущих, неизвестно ни одному из ещё не рождённых.

И именно поэтому этот вопрос был равно интересен любому из перечисленных категорий — живущему ли сейчас, уже умершему, или только готовящемуся появиться на свет.

Интерес был — он присутствовал, жил собственной жизнью, он придавал вопросам, которые смог задеть, немного неразрешимой горечи, но не только её — интерес сыпал на округлость вопросительного знака сладко-сахарную пудру надежды, которая сглаживала, питала, придавала терпкие нотки общему вкусовому звучанию и, смешиваясь с горечью стабилизировала общий вкус… Которая, если была бы в гордом одиночестве — сделала бы вопрос приторным и лишила бы вкушающего желания продолжать поиски. Но эта мнимая горечь неразрешимости, посещающая время от времени каждого — как точка под круглой, натруженной спиной вопросительного знака, эта сладкая горечь понимания того, что ответа нет, да и не может быть в принципе — горечь-точка, горечь-приговор, горечь-претензия удерживала интерес почище любого замка, получше любой бронированной двери — удерживала тем сильнее, чем неразрешимее была задача.

И чем неразрешимее была задача — тем сильнее был напор пера, тем мощнее и жирнее стояла точка под вопросительным знаком.

Я понял что имела в виду Агафья Тихоновна когда благодарила меня.

Освободить мысли, освободить речь, дать словам вольную — это огромный подарок человека не только этим самым словам и мыслям в их метафизическом, недоступном для человеческого мозга мире, но прежде всего — это подарок самому себе, это — инвестиция, это — золотой клад, это — бесценный дар.

И ценность этого сокровища ты сам-то и оценить пока ещё не в состоянии, ибо нет ещё в тебе того понимания, которое принесет с собой эта свобода.

Такой клад оценить сможет лишь тот будущий ты, который уже вышел и идёт навстречу тебе настоящему по необъятным просторам времени; идёт, ориентируясь лишь на зажжённые маяки твоих собственных мыслей — зажжённые и оставленные тобой прошлым прямо здесь — в настоящем; идёт, уверенный что встретит тебя — живого и подвижного, молодого, сильного, тебя дерзкого и ловкого; ибо идёт этот будущий ты из конца времени в его начало, и шагаете вы — определенно и бесспорно разные люди — по одному миру — миру времени, а вот встретитесь ли — неизвестно, потому как в мысленном, как и в любом другом мире много различных путей, и разминуться не увидевшись — разминуться, как встречные поезда на станции метро, очень даже возможно.

Дорог много, но мыслей-маяков ещё больше и каждое мгновение ты настоящий оставляешь их здесь, в единственно доступном тебе месте времени — в «сейчас», оставляешь их бездумно, безвольно и что самое главное — безвозвратно.

Убрать их, уничтожить, свалить с дороги ты уже не в состоянии, ибо оставил их именно там — в том «сейчас», которое тебе уже недоступно.

Мысли-маяки для будущего тебя, существуя вне времени и пространства, могут лишь светить и притягивать. Но пропасть, умереть, рассыпаться — никогда, ибо они бессмертны по своей сути и неподвластны никакому тлению, ибо они безвременны и неуничтожимы. Никем неуничтожимы — неуничтожимы даже своим создателем.

И светить тебе будущему они будут вечно, может быть, сбивая с пути, а может быть — направляя на верную дорогу. И чем больше огней зажжено тобой настоящим, чем больше посылов и мыслей ты оставишь тут — в этом «сейчас», чем более они будут скученные, чем теснее будут стоять — тем яснее и ярче будет освещена твоя дорога, тем привлекательней она будет для тебя будущего и тем большая вероятность вашей встречи, когда ты будущий, протягивая руку для приветствия, произнесешь: