Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

Движениям необходимы мышцы, а мышцам — движение, одно без другого неизбежно чахнет, хиреет и, в конце концов, погибает.

Имя этому ускорению, имя этой силе — Начало.

Неважно чего или чему.

Неважно когда или где.

Ничто неважно, если Начало положено.

Ведь стоит только начать и казавшиеся ранее неразрешимыми вопросы и дела внезапно, вдруг, как по мановению волшебной палочки, теряют свою мутно-молочную, скрывающую решения туманность — они становятся прозрачнее и яснее, вблизи они оказываются чёткими и разборчивыми.

Решения стают живописными, колоритными. И уже ясный взгляд, способный проникнуть вглубь, в состоянии различить нечто следующее, нечто находящееся чуть поодаль — за этим пространством с действиями, за непостижимыми бело-матовыми, как изморозь на окне, рисунками времени.

За всеми существующими здесь мешками.

В состоянии различить нечто выразительное и желанное, и имя этому вожделенному нечто — Результат.

Положенное в своё время Начало и полученный спустя своё собственное время Результат неразрывно связаны и, кто знает, возможно, связаны той самой веревкой, которая стягивала горло мешку с движениями и его брату — точно такому же мешку с выверенными и обдуманными действиями.

А учитывая то, что никакой другой веревки поблизости не было, и принести её сюда не было никакой возможности, можно было сделать простой, но от этого не менее важный вывод — хочешь намертво привязать результат к началу — освободи мешок с движением.

В этом мире, в мире без времени, все начала каких-либо процессов мирно сосуществовали с уже готовыми их результатами, которые болтались тут же, неподалеку. Некоторые результаты были намертво привязаны к своему истоку, а некоторые — были свободны и могли менять свое положение как им заблагорассудится.

Крепящая их веревка — целый моток — свободно болталась на мешке с движением, редко и, как правило, недостаточно сильно обдуваемая ветром из мешка с вниманием. Конечно, можно было встретить искомый результат совершенно случайно, бесцельно бродя между мешками, однако вероятность этого была столь ничтожно мала, что рассчитывать на неё всерьез не приходилось.

Все неисчислимо присутствующие тут начала и результаты разделяла почти неприступная насыпь — основное, но преодолимое для любого разума препятствие — огромный приземлённый мешок — мешок с ленью, горой возвышающийся сразу за пасмурным, влажным, скользким полем с высаженными началами, но перед солнечной полянкой с земляникой и уже готовыми, выращенными результатами.

Этот мешок с ленью — не той активной ленью, которая двигает прогресс, а совсем наоборот — с ленью пассивной — с той самой ленью, которая поглощает все человеческие начинания, проглатывает все созидательные порывы — той самой ленью, которая заглушает любой интерес, которая отвлекает внимание и запрещает движение.

Так вот — для Интереса, для Внимания, для Движения этот огромный горообразный мешок представлял собой неприступный замок, похоронивший перед своими стенами множество армий и отразивший неисчислимое количество атак.

Этот мешок, покрытый пылью, как ржавый несмазанный замок на давно не открываемой двери, всем своим видом демонстрировал внимательному наблюдателю свою давнюю, а может быть даже вечную неподвижность. Неподвижность настолько древнюю, что его мешковина была покрыта множеством слоёв ничем не тронутой, не задетой даже временем с его непрерывным движением паутиной.

Внимательный наблюдатель сразу бы отметил, что паутина эта была создана не природным способом — не была сплетена каким-либо пауком, ибо в этом случае она являла бы собой произведение чистого, не замутненного ничьим личным восприятием, даже личным восприятием паука, искусства. Эта паутина росла сама по себе — росла как пыль в давно не убираемой и наглухо закрытой комнате, росла даже тогда, когда расти было не из чего, росла из самой что ни на есть окончательной неподвижности самого мешка — паутина была его мешковиной, была его органом и его частью, она была его детищем, его порождением, его ребенком и рзультатом.

И когда наблюдатель уверился в этой вымышленной, дивной природе самой паутины; когда он, черпая из стоящих тут же мешков с различными навыками и знаниями был готов подтвердить её мнимость, мифичность её существования; тогда, немного сконцентрировав свой ясный взор на боковом переплетении паутинок — тогда и только тогда внимательный наблюдатель замечал как небольшой, размером с монету паук, с тонкими, как у насекомых, с упругими, но одновременно мягкими как ткань ножками ждал свою жертву. Судя по нетерпеливым движениям его восьми лапок, паук был голоден, однако же он и не думал покидать свое насиженное место, так как точно знал — получить свой обед с большей вероятностью и меньшими энергозатратами можно только сидя в засаде и будучи абсолютно неподвижным.

Не зря паук выбрал своим домом мешок с ленью — мешок, который никто и никогда не перемещал — мешок большой, объемный, избыточно полный.

Этот мешок завораживал.

Он приковывал взгляд наблюдателя, видимо обладая какими-то непонятными разуму магическими свойствами — он был неподвижен, этот мешок, неподвижен в пространстве и, судя по всему, неподвижен во времени, но он был жив! Жив!!!

Только лишь присмотревшись повнимательнее, лишь углубившись в структуру мешка ещё дальше, лишь рассмотрев переплетение его тонких паутинчатых нитей из которых была соткана мешковина — только тогда взгляду наблюдателя открывался удивительный, неживой мир лени — и это был сам паук, сидящий верхом на мешке и плетущий там свою паутину. И соткан он был в точности из тех же самых нитей, что и мешок, и значить это могло только одно — паук являлся такой же частью мешка, как и любая другая нитка из которой была сплетена сама мешковина. Ну или совсем наоборот — мешок был лишь произведением, результатом труда самого паука — мешок был его складом, его пристанищем, его жизнью. Мешок и был самим пауком.

Откуда-то издалека, где-то в мыслях, послышался голос Артака:

— Необыкновенный мешок, не так ли?

Я молча кивнул собственным мыслям, не утруждая себя речью.

Агафья Тихоновна, хоть её и не было видно, тоже прислушивалась. Это чувствовалось так же ясно, как ясно слышались слова Артака в моей голове.

Дракон, тем временем, продолжал:

— Мешок с ленью действительно очень необычен. Он наполняется не так как все остальные мешки. Этот мешок — паразит, и для того чтобы выжить ему необходимо не своя собственная пища, не лень — его устроит всё что угодно. Он питается абсолютно всем, без никакого исключения. Если другим мешкам для того чтобы расти требуется именно то, что на них написано — так для мешка с интересом прежде всего необходим сам интерес — и чем он живее и непосредственнее — тем лучше, а для мешка с вниманием нужно именно внимание — и чем оно острее — тем быстрее растет сам мешок, то для мешка с ленью подойдет всё что угодно. Без разбора. Этот мешок поедает всё без исключения — и интерес, и внимание, но самая любимая его пища — поступки и действия, от них он жиреет быстрее всего. Не совершённые поступки и не выполненные действия — любимая его пища — его блюдо дня, его мясо и сало — энергия его жизни…