Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

Черпать и сохранять в той магической таре, уже уготованной ей самой природой — в своём бесконечно вместительном человеческом сердце?

Может быть, так?

В таком случае я сам был тем, кто вывернул мешок наизнанку — вывернул, не прикасаясь к нему руками, вывернул силой своей мысли, вывернул навсегда, без временного срока — бесповоротно вывернул. Навечно. Насовсем…

Вывернул и, тем самым, сделал мир чуточку правильнее, чуть аккуратнее и, может быть, даже немного надежнее. И уж точно — сделал мир проворнее и резвее во всех его делах, сделал его стремительнее и строже. Одним словом — сделал его подлиннее.

Может быть так? Что ж, вполне может быть…

Слово «Любовь» тускло поблескивало на потрепанной мешковине, и теперь всё было так, как должно было быть с самого начала. Было именно так, как необходимо.

Мешок стал простой тарой.

Правильной тарой.

Чистой и вместительной, человечески понятной тарой.

И в эту тару можно было собирать всё что угодно.

И, конечно же, в ней можно было хранить и саму любовь.

Возможно, моё сердце — бесконечно вместительное человеческое сердце и было этим живым мешком?

Возможно, именно его я держал сейчас в своих руках?

Возможно, именно оно — ещё недавно вывернутое наизнанку беззвучно трепыхалось на ветру, мне непонятном и, соответственно, неподвластном?

Возможно ли такое?

Ведь если это было так, то…

Всё, что находилось в нём до моего путешествия, всё, что накопило моё сердце в то изнаночное время — во время «ТОГДА» — всё это было снаружи, было на всеобщем обозрении, и не было защищено ничем — не было защищено даже моей плотью!

ТОГДА всё содержимое моего сердца — как содержимое вывернутого наизнанку мешка — плескалось в открытом и подвластном всем, но не подвластном мне самому пространстве — оно обнажало меня, обнажало мою суть — а значит, делало уязвимым, ранимым — делало из меня подранка.

Подранок — это зверёк, в которого попали, но не убили до конца. Это раненое и несчастное животное, физически уже готовое к гибели, но всё ещё цепляющееся за жизнь.

Это животное, а значит — это существо, не ведающее будущего — существо, живущее только в одном мгновении и, следовательно, не осознающее того, что смерть придёт вот-вот, совсем скоро, не осознающее того, что она уже в пути, что ей уже известен точный адрес.

И временной и пространственный.

Ей известна ваша одна, последняя, телесная координата.

В реальности этого зверька, этого подранка, и в моей собственной — ещё недавно вывернутой реальности — в реальности «ТОГДА» присутствовала только одна сплошная боль, боль настоящего — глубочайшая, мощнейшая, непрерывная и непрекращающаяся боль — мучение, сосредоточенное в одном единственном моменте — моменте, подвластном нашему общему осознанию — моему и этого несчастного зверька — и этот момент длился вечность.

Подранок — раненый зверёк, лишенный своих природных ВОЗМОЖНОСТЕЙ, зверёк целиком и полностью зависящий от действий человека, его ранившего; зверёк, чье сердце сжимает холодная рука охотника — сжимает сильно, властно — выдавливает из него всю кровь и краску, выдавливает саму жизнь.

Сжимает, обескровливая его лицо и дыхание…

Жёсткая рука, изменяющее ВЫРАЖЕНИЕ уже и так бледного лица.

Рука, диктующая лицу чувства и эмоции.

Рука, перечеркивающая инстинкты.

Рука, противоречащая самой жизни.

Рука — власть, рука — смерть, рука — чужая воля.

Подранок — зверёк, не ведающий будущего, а значит и лишенный его.

Подранок — зверёк, лишённый всяческой надежды — этого мощнейшего подпитывающего человеческого чувства.

Подранок — зверёк, ещё не убитый до конца, ещё живой, но впереди него только смерть, которую он даже не в состоянии осознать, ибо не ведает о её существовании.

Подранок — человек, лишённый человеческого. Человек-зверь, человек-животное, человек — не человек.

Может быть, вся моя боль, весь страх, вся ненависть, все переживания и надежды, накопленные ранее и свободно витающие в окружающем пространстве вывернутого наизнанку сердца, может быть, они и не позволяли мне взять свою судьбу в свои же руки?

Может быть, так оно и болталось всё время ТОГДА, путешествуя по чужим судьбам и жизням?

Возможно, так оно и продолжало бы менять хозяев, не даваясь лично мне, ибо как я мог схватить то что снаружи? Как я мог овладеть тем, что находилось вне меня?

И как я мог наполнить то, чего не держал в руках?

Как?!

Как? Каким образом?

Может быть, только сейчас пришло то самое — настоящее время СЕЙЧАС, появилась та самая — настоящая энергия — энергия созидания?

Возможно, пришло время стать властелином собственной судьбы, превратиться в хозяина собственных мыслей, может быть, только сейчас возможность наполнить своё собственное сердце перешла в новый статус?

Возможность стала НЕОБХОДИМОСТЬЮ.

А именно необходимости диктуют миру свои правила. Необходимости и устанавливают эти правила и устанавливают их жёстко и безапелляционно.

Возможности всего лишь случаются, а необходимости происходят неотвратимо.

Возможности можно и не заметить, а необходимости придется пережить.

Все до одной пережить, ибо они и есть — закон.

Закон, по которому ходят и люди, и животные.

Закон, по которому растут деревья и существуют камни.

Закон. Настоящий, а не выдуманный человечеством Закон.

Значит ли это, что всё уже пережитое мной или кем-нибудь другим также было НЕОБХОДИМОСТЬЮ?

Да. Тысячу раз да. Я был уверен в этом как никогда.

Необходимость привела меня туда, где я сейчас.

Необходимость заставила мои мысли вывернуть наизнанку свой мешок, и уже они сами поставили с головы на ноги целый существующий мир.

И сейчас, насущные необходимости уже жёстко диктовали мне мой новый диктант, а моя рука послушно выводила знакомые буквы — довольно выплескивать, пришло время сохранять.

И делиться только тем, чем считаешь нужным и только с теми, кто достоин, кто поймёт. Пришло время мудрого хозяина — хозяина собственного сердца — хозяина рачительного и заботливого, хозяина кропотливого и прилежного — внимательного, аккуратного хозяина собственной судьбы и жизни.

Пришло время АРХИТЕКТОРА, а не рабочего на чужой стройке.

Пришло НАСТОЯЩЕЕ время и одарило меня самой настоящей энергией созидания.

Но куда же делось всё то, что так бездумно плескалось снаружи ДО этого времени? Куда делись боль и разочарования? Куда подевались страх и ненависть? Где теперь нашли своё пристанище мучения и обиды?

Конечно же, они были тут, в этом самом мешке — в крепко сжатом в моей руке мешке с любовью. И это было справедливо и очень верно, ибо были они точно таким же порождением любви, как и всё остальное.