Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

Они были концентратом любви, её выдержкой, экстрактом, но никак не противоположностью. Противоположность любви — лишь её отсутствие, то есть, равнодушие.

Всё остальное — Она.

Только теперь они лежали тихонько, иногда неслышно трепыхаясь и напоминая о себе в нужный момент — лежали и уравновешивали всё то, что я осознанно, цинично, бесцеремонно и беззастенчиво подчинял своей, теперь уже практически всесильной и могучей воле — подчинял, выпуская в окружающий меня мир.

Мир — как спелое яблоко с восхитительно-поздним, осенним ароматом.

Теперь я высвобождал лишь ОТСУТСТВИЕ того, что могло бы испортить этот аромат, выплескивал неимение того всего, крепко запертого в моём сердце — и это было отсутствие страха, отсутствие боли, отсутствие разочарования.

Это была главная информация окружающему миру — он в безопасности, ибо то единственное, что могло ему навредить — взаперти.

И к этому ОТСУТСТВИЮ ожиданий и понуканий мог прикоснуться каждый.

Каждый, без исключения.

Но дотронуться до истинного наполнения моего мешка, прикоснуться к СОЗИДАЮЩЕМУ началу мог лишь тот, кто достоин — мог лишь КАРАБКАЮЩИЙСЯ на свои собственные скалы.

Мог только избранный.

Мог тот, кто готов.

Ибо знание, подаренное человеку без выстроенного фундамента собственного здания; знание, пожертвованное рабочему чужой, не твоей стройки; знание, брошенное в лицо ещё несостоявшемуся АРХИТЕКТОРУ, — такое знание, как кипяток, обжигает и ранит. А иногда и убивает — настолько сильны могут быть ожоги и ранения.

Знание — как лекарство — должно быть строго дозированно.

И необходимую дозу определяет врач, предварительно взвешивая её на аптекарских весах. Ошибка, даже самая незначительная, здесь недопустима, ибо в недостаточном количестве знание пройдет мимо цели, и вскоре покинет организм с потом и мочой, а в сверх дозе — отравит и убьёт пациента.

Знание взвешивают и дозируют только на самых точных, аптекарских весах.

Да, это была уже совсем другая игра — игра, где законы писал я сам, где я сам устанавливал правила и нормы, — игра, где всё было подчинено моей воле и, следовательно, моим же желаниям, ставшими необходимостями…

Это была игра-пафос, игра-патетика, игра-надрыв.

Надрыв, но не мой.

Надрыв игроков.

И ожесточение — уже моё.

Ожесточение зрителя, равнодушие НЕУЧАСТВУЮЩЕГО и выдержка наблюдателя.

И, возможно — справедливость судьи. Хотелось бы…

Это был спектакль, исход которого я видел столь ясно, что интерес представлял не его развязка или конец, интересны были актерское мастерство действующих лиц, эмоции зрительного зала и, конечно же — вечность, перекатывающая свои неизменные валуны с места на место.

Игроки менялись, а зрители уходили и приходили на этих валунах, которые никогда не изменяли своей природе — быть вещью в себе — кусать себя же за хвост, вырисовывать замкнутую окружность, формировать поверхность на которой всё и сразу, рождать идеальное пространство — неделимое и прекрасное — как спелое и ароматное осенне-выдержанное яблоко.

Как яблоко, падающее в своё личное, собственноручно выстроенное небо.

Или как корзина таких яблок, с пустотами между ними.

Чем наполнена эта пустота? Наверное — одним лишь ароматом.

Слово «Любовь» тускло поблескивало на потрёпанной мешковине, и теперь всё было так, как должно было быть с самого начала.

Было именно так, как необходимо.

Было правильно…

Артак продолжал улыбаться, но я уже не задавался вопросом — почему?

На новом этапе понимания я не ставил перед собой никаких вопросов.

Да и был ли в этих вопросах какой-либо смысл? Ведь всё происходящее, и то, какие это происходящее вызывало чувства, те ощущения, которые пронизывали нас от этого происходящего насквозь — всё это можно было просто наблюдать.

Наблюдать, удобно устроившись неподалеку на пригорке.

Наблюдать, но не участвовать.

Наблюдать, сидя в тёмной коморке оператора.

Наблюдать как кино, которое не ты снял, но конец которого тебе, как киномеханику, хорошо известен.

Наблюдать немного свысока, ибо исходящий кинолуч всегда пролетает немного НАД, немного поверх голов зрителей.

Просто наблюдать, будучи надежно скрытым этим мощным и ослепляющим, стоит только на него взглянуть, лучом НАД — лучом из твоей коморки.

Наблюдать, не вмешиваясь…

И наблюдая, знать, что после просмотра киноленты в тёмном зале всегда включают свет, ведь ПОСЛЕ киноленты, как и после жизни — всегда надо идти домой. И если кино было захватывающим и интересным, то и СОСТОЯНИЕ после просмотра, витающее в зале, НАПОЛНЕНИЕ самого пространства станут чувственно заметны, хоть и останутся прозрачны глазу.

Станут видны истинные лица людей, полностью отдавшихся картине — молчаливые и одухотворенные ВЫРАЖЕНИЯ этих лиц.

Станет видно НАПОЛНЕНИЕ их голов — станут видны даже их мысли — эти кирпичики мироздания… Мысли — возвышенные и не очень, мысли разные, неравные, многообразные…

Станет видна одна, уже никак не личностная, но общая и цельная КОНЦЕНТРАЦИЯ идей — этого строительного материала Вселенной.

Станет видна ПЛОТНОСТЬ мыслей — самой что ни на есть человеческой формы воплощения этих идей.

Станет видна ГУСТОТА сознания и его направленность: вверх — созидать, принимая или, наоборот, вниз — разрушать, отрицая.

Станет видна его ВЯЗКОСТЬ, ТЕКУЧЕСТЬ — какая она — вязкость болотной жижы — медленная, тягучая, засасывающая и поедающая? Или вязкость свежего родника — ключевая, лёгкая, быстрая и насыщающая.

Станет видна СУТЬ сознания — его идейность, наполнение, его оптический фокус.

Станет виден его скелет, его самая сокровенная тайна — станет видно то, что неважно — сознательно или бессознательно, но было скрыто всеобщей темнотой при просмотре картины.

И этот, наступивший и всё ещё наступающий уровень — уровень ПОСЛЕ — этот первый безвременный уровень вечного и единого существования, конечно же, будет гораздо интересней простого просмотра уже кем-то отснятой киноленты — киноленты в себе — киноленты, где всё уже существует — киноленты, где стоит только захотеть — можно протянуть руку и взять.

Уровень ПОСЛЕ позволяет не только ВЗЯТЬ уже существующее…

Уровень ПОСЛЕ позволяет СОЗДАТЬ новое — создать то, что могли бы взять другие. Создать то, что могли бы взять люди, пока ещё сокрытые темнотой зрительного зала. Люди, с интересом следящие за картинками на экране. Люди, способные, но ленивые, просто люди — то большинство, которое никогда не бывает право, ибо оно не видит дальше единственного светлого пятна в тёмном зале — и пятно это — уже отснятый и выпущенный в кинопрокат фильм.