Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— Но как? Почему? — я пока ещё не понимал связи между выдуманным рисунком и невыдуманной, реальной мощью, которую он дал целому человеческому виду, сделав его альфа-видом всей планеты.

— Всё очень просто, — акула засмеялась, видя мою растерянность, — в этот самый момент когда кроманьонец в линиях камня или в отражении световых лучей увидел очертания какого-то животного, в этот самый момент произошло нечто поразительное, — Агафья Тихоновна приподняла плавник вверх, — в этот момент мозг кроманьонца совершил квантовый скачок! Ещё мгновение назад он был не в состоянии увидеть то, что ясно видел сейчас — а увидел он абстракцию, то есть понятный ему схематический рисунок. И, в конце концов, по прошествии определённого времени, весь биологический вид кроманьонцев получил способность к этому видению, а другими ловами — получил способность к абстрактному мышлению. Кроманьонец начал мыслить в отрыве от видимой реальности — а это и есть абстрактное мышление и, следовательно — кроманьонец, в отрыве от реальности существующей сам начал создавать реальность совершенно новую и никем не постижимую, ибо увидеть то, чего ранее не было в окружающем его мире — это и значит СОЗДАТЬ абсолютно новое — это значит породить образ, выполнить действие и придать чему-то смысл. Абстрактное мышление — пожалуй, единственное свойство, присущее человеку и способное изменить реальный мир, окружающий этого человека, ну или создать новый, пока ещё нереальный, но уже появившийся в мыслях этого человека мир! И согласитесь, — акула развела плавники в стороны, — согласитесь, что только совершенно новая, ещё никем не думанная мысль в состоянии создать что-то абсолютно новое. И эта мысль, если она хочет быть именно новой, уж наверное, просто обязана быть абстрактной. Все остальные мысли могли описывать уже существующее в природе, и только абстрактное мышление способно было видеть то, чего на самом деле и не было в самой природе, но оно тут же начинало проявляться в видимой реальности, следуя за породившей его мыслью. Таким образом, древний человек и начал создавать новый, подвластный ему мир — мир, сотканный из абстракций уже даже не одного только человека, но целого вида людей. И уж, конечно, в этом, только что зарожденном, личном человеческом мире, не было места другим доминирующим видам. И сам мир — абстрактный, но уже видимый — стал вторичным. Мир стал СЛЕДУЮЩИМ за мыслью, следовательно, мир стал управляем. И управляло им самое обыкновенное, но новое для того времени — абстрактное мышление кроманьонцев. Причем, сами кроманьонцы не имели об этом не малейшего понятия.

— И весь наш мир, теперь уже реально существующий, всего лишь следствие наших собственных мыслей?

— Конечно, конечно! Именно так! — Агафья Тихоновна засмеялась, — и нет в этом правиле ни сбоев, ни исключений. Это абсолютное правило. Мир рождён мыслью. Мыслью он будет и похоронен.

— Абстракция так сильна?

— Абстракция сильна только одним своим качеством, — акула наклонилась к самому моему уху, — абстракция сильна только своей способностью создавать новое. И постепенно, со временем, конечно, это новое вытесняет старое, уже прошедшее, понимаете? Новый мир абстракций медленно, но уверенно заменяет собой старый, реально существовавший в те времена мир. Потом уже этот новый, ещё абстрактный, но уже вполне реальный мир становится старым, и уже на смену ему приходят новые образы, порождённые этими воплощёнными в реальность абстракциями. Приходят видения нового поколения, приходят мысли уже более развитого интеллекта, приходит новая, ещё никем не познанная реальность и заменяет собой реальность старую…

— Получается что от мира, который существовал в те времена, во времена драконов и динозавров, уже ничего не осталось?

— Получается что так. — Агафья Тихоновна вздохнула, — от того мира остались только мифы, легенды, сказания… Но именно они и являются сейчас абстракцией, вы не находите? Именно их нет в современном мире!

— Да, действительно…

— И рисуя в своих мыслях дракона — вы… Вы… Вы, в конце концов, его и получаете!

Я рассмеялся и потрепал Артака за шею.

— Насколько же сильны человеческие мысли! — я любовался своим драконом, и чувствовалось, что ему это было приятно.

— Они — начало всего, — акула глубоко вдохнула и с шумом выпустила воздух, — но мы опять отвлеклись, — она села поудобнее и продолжила:

— Один рисунок на скале, конечно же, не мог ничего изменить. Но множество рисунков и их повсеместность стали оказывать огромное влияние на жизнь кроманьонцев. Абстрактному мышлению тоже необходимо время — необходима подпитывающая его энергия — чтобы развиваться, эволюционировать, создавать всё более сложные образы, формируя тем самым новую, более сложную реальность. Кроманьонцы начали рисовать. И рисование стало неотъемлемой частью их культуры — культуры, которая, в конце концов, привела вас к этому, существующему сейчас уровню. Один рисунок — первый, подсказанный самой природой, мог обозначать лошадь — другой рисунок мог обозначать уже что-либо другое, третий — третье, и так далее. Человек научился схватывать суть окружающих его вещей и изображать действительность какими-то одному ему понятными символами. Это только сначала лошадь должна была быть похожа на саму лошадь, чтоб её опознали, но потом… Потом лошадь могли изображать схематично, но каждый видящий этот знак точно знал что это лошадка, понимаете?

— Понимаю. Летящую птицу можно было изобразить как два изогнутых крыла, кстати, многие до сих пор так рисуют, например — чаек, а рыбу — как вытянутый овал с треугольными плавниками, да?

Именно так, — Агафья Тихоновна подтвердила мои догадки, — именно так. И эта волшебная способность — изображать схематически окружающий мир дала виду кроманьонцев решающее преимущество над всеми остальными видами.

— Но почему? Потому что это было началом письменности или искусства?

— И это, конечно, тоже, — Агафья Тихоновна ещё раз засмеялась и хитро посмотрела на Артака, — письменность и искусство — замечательные и необходимые качества любой, уже развитой культуры, и, несомненно, начало всему было положено именно тогда, когда первый человек нарисовал свой первый наскальный рисунок. Но был ещё один важный момент. Важный, потому что волшебный…

— Какой же?

— Когда первая лошадка была нарисована и признана остальными древними людьми именно за лошадку, — Агафья Тихоновна говорила медленно, чуть ли не по слогам, — какой-то другой кроманьонец отошел от рисунка на определенное расстояние и вдруг метнул в скалу своё копьё… — акула замолчала, давая мне время переварить сказанное.

— И что?