Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

— Если ты будешь увиливать от ответов, мисс Дженни, сама знаешь, что случится! — громыхнуло от двери.

За спиной хозяина мемекнула коза, а дальше, из глубины двора всполошенно заорал петух и следом за его воплем пронесся собачий лай.

— Тихо там! — рявкнул дядька в ночную глубину двора.

Женька поежился, снова стараясь, чтоб незаметно. Еще ниже опуская голову, удивился. Почему она молчит? С тех пор, как у самых ворот ее встретил своим громовым криком этот вот, размерами похожий на памятник, она ни слова ему не сказала, только взяла Женьку за руку и провела мимо, потом обогнула дом, нырнула в дверь между знакомых огромных окон, включила неяркую лампу под потолком, усадила и занялась очередным Женькиным ранением. А косматый не отступал, все время оказываясь рядом: позади них на дорожке, обок — когда входили в задний двор, и вот теперь — загородил выход, так что и не сбежать. Если что.

Женька, конечно, попытался наладить контакт, хотя из-за выстрелов в темечке голова вся звенела. Даже какое-то здрасти выдавил, и потом хотел сказать, что она вовсе не виновата, но Женя дернула его руку, строго велела молчать. И вот он сидит. Молчит. С мокрой тряпкой на волосах.

— Анемоны, — с презрением высказался хозяин, ворочаясь в явно тесной ему двери, — ну разумеется, ла-андыши, первоцветы, пуховые цыплята в ладонях, что там еще? Сережки на ветках. Некоторым нравится забавляться. Но некоторые… Я к вам, между прочим, обращаюсь, мадемуазель Эжени!

— Я слышу, — ровным голосом ответила Женя.

— Но некоторые… — возмущенный бас прервался, выдерживая паузу, — …некоторые, кажется, перестала понимать, что их причины приводят к последствиям! Ее! Причины! А еще эти некоторые лукаво пытаются уверить меня, что их поводы, да-да — поводы являются на самом деле — причинами! Не так ли, синьорита Джина?

Женьке, наконец, все это надоело. Он прихватил своей рукой мокрую тряпку на затылке и встал, отводя руку девочки. Глянул исподлобья на мощную фигуру, косматые кудри во все стороны, пристальный взгляд из-под таких же косматых бровей.

— Жень, — попросила сбоку с табурета девочка, но он кивнул, не глядя на нее.

— Извини. Во-первых, я поздоровался. Меня Женя зовут. Смоленский Евгений, — он сделал паузу, приглашая собеседника представиться. Но тот молча сверлил его глазами.

— А еще — Женя не виновата. Я сам закричал. Потому что… испугался, в общем.

В опущенной руке великана сверкнул топор с хорошо наточенным лезвием — блестел при каждом легком движении кисти. Женька кинул взгляд на страшноватое лезвие, на рукоять, охваченную сильными пальцами большой руки, сглотнул и отвел глаза. Лучше уж в лицо смотреть…

— Ну, и… — глаза сами опускались к лезвию топора, хотя умом Женька понимал, не станет верзила гоняться за ним, размахивая инструментом. Сказанное мысленно слово внезапно изменило и ход мыслей:

— Я вернуться хотел. Потому что Женя сказала, лестницу надо чинить, там где купол, стеклянный. Я бы помог. Она говорит, одному там неудобно.

Мужчина продолжал молчать, словно ждал еще каких-то слов, но показалось Женьке или нет, в тусклом свете и в тенях от его буйной шевелюры — лицо немного смягчилось. Он хотел было кинуться в объяснения, как он тут все будет делать, только скажите, но рядом выразительно вздохнула Женя и он, так странно, словно стал слышать и видеть не только ушами и глазами, а еще — быстрее соображать, несмотря на звон в голове, сказал совсем другое, не льстивые всякие уверения:

— У вас ужас, как интересно. Я всю жизнь в квартире жил, а тут, прям страна целая. Конечно, я со вчера думал, как снова к вам попасть. Разузнать тут все, посмотреть. Но и помогу, конечно. Если надо.

Лезвие засверкало ярче и чаще, сильная кисть крутила тяжелый топор, будто он легкий ножичек. Мужчина ждал еще слов, но лицо стало насмешливым, шевельнулись густые усы, чуть поднялись брови. Женя сбоку снова вздохнула, на этот раз с какой-то другой интонацией.

Хозяин кивнул, переводя взгляд на нее.

— Да понял я. И нечего его так защищать. Он и сам прекрасно справился.

— Я бы не смог, без нее, — встрял Женька.

— Молчи, — хором сказали оба, не глядя на него.

И он оскорбленно умолк.

— Ты правда, хочешь, чтоб он тебе сказал главную причину? — удивилась Женя.

— Я хотел, чтоб он ее не назвал, — возразил собеседник густым басом.

Я между прочим тоже тут, снова встрял в беседу Женька, но — мысленно, и говорить, как будто меня нету — невежливо.

— Он так и сделал! — Женя, кажется, начала немного сердиться.

А наверху вдруг закрутился большой вентилятор, с длинными, почти до стен лопастями. Вращал их медленно, и по всей комнате рассыпался нежный звон — на лопастях качались, прикасаясь друг к другу, хрустальные подвески на невидимых нитках.

— Ладно, — поспешно сказал мужчина, входя в комнату и кажется, заполняя ее почти целиком.

Положил топор на стол, рядом с миской, куда Женя выжимала тряпку. Выдвинув большой табурет, сел напротив стоящего Женьки.

— Садись. Твоя имя я услышал и понял. Очень приятно, Евгений Смоленский. Меня зовут Аргест. Но ты можешь называть меня Борис Николаевич. К примеру. Или — дядя Петя.

У Женьки сами собой задрались брови, но он попытался сохранить на лице вежливое выражение.

— Или, нет. Лучше — Матаи-Аоуираи, — дядька задумался и добавил, — дядя. Дядя Матаи. Нет?

— Арг, — с упреком вклинилась Женя, — если ты уже сказал ему имя, то…

— Я тоже хочу. Как ты, — наставительно огрызнулся многоименный дядя.

Но тут же махнул лапищей, показывая, как соскучился вести беседу. Встал, поднял руку, высвобождая влетевшую в волосы хрустальную подвеску.

— Если тебе сложно, зови меня Отан.

— Аргест или — Отан, — подвела итог Женя, — хорошо, он понял. Ты ведь понял, Жень?

Женька кивнул, хотя перестал понимать хоть что-то. Над головой мелькало и звенело, над потолком, который оказался частично стеклянным, полоскались освещенные снизу те самые полотнища-паруса. Через открытую дверь влетал мерный собачий гав, еще дальше внезапно мемекала коза, а когда умолкала, вдруг орал петух.

Дядька поднялся, морщась от петушиного вопля, взял ручищей топор.

— А что помочь? — поспешно спросил Женька широкую спину, вдруг испугавшись, что к обеду подадут жареную петушатину, если Отан-Асгрет или как там — Асгерт, доберется в курятник, пока дурачок вопит.

— Паруса, — лаконично ответил дядька через плечо, — а днем пойдете за семерками.

И скрылся из полосы света. Из темноты закричал сердито, удаляясь от петушиных воплей в другую сторону:

— Арамис, несчастное ты существо! Ночь только началась! Спать!

Петух смолк. А над двором, прыгая затихающим эхом, пронеслось грозное: