Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

— Всем — спать!

Женка судорожно зевнул, валясь на тахту — ноги сами подогнулись. Очнулся от звонкого смеха. Женя хлопала его по щеке, пытаясь удержать в вертикальном положении.

— Он шутит. Ты не обращай внимания. Ньерд всегда такой. Ты чего? Ладно, я тоже шучу. Выбери имя, одно. И я буду называть его только одним, для тебя. Чтоб не путался.

— Отан, — припомнил Женька, взбодрясь от ночной прохлады, протекающей в распахнутую дверь, и смеха спутницы, — пусть Отан. Дядя Отан, да?

— Обидится на дядю. Просто — Отан. Пойдем.

Над их головами переливался звездный песок с искрами более крупных звезд. Чуть сбоку торчала половинка луны и была еле видна круглая тень, прячущая другую ее часть. А над городом, если посмотреть в сторону бухты и набережной — вставало рассеянное красноватое свечение, и там не было звездного света.

— А что за паруса? — вспомнил Женька, потирая влажные волосы на ушибленной голове (уже почти и не болела, понял, и пожалел, что не пойдут на склон, где лечили его давешние раны, но спохватился — обещал же матери позвонить, а тут связи вроде нет), — Жень, мне бы позвонить. Матери, ну маме. Чтоб не волновалась.

— Тогда сначала найдем связь, — кивнула Женя, — потом — паруса.

Они вышли из ворот, и Женька помог притянуть тяжелую створку, ставя на место. Шагнул было на тропинку, ведущую вверх, но девочка направилась вниз, в сторону улицы, которая была сейчас накрыта ночным свечением, прорезанным яркими огнями фонарей, чей свет показывал крыши и кроны деревьев.

Прыгал по тропе свет фонарика. Женька, держась сбоку и чуть позади, пытался сообразить, куда они выйдут. Это часть центра, что над набережной. От моря начинаются параллельные набережной улицы, там большие дома, все знакомые — институт, здание суда, культурный центр, большой книжный магазин на первом этаже старинного особняка. Дальше идут уже улочки, принадлежные горе — на них частные дома с садиками и каменными высокими оградами. Три улицы одна над другой.

— У меня тут дед жил, — обрадовался, поняв, куда спускаются, — на второй Горной, — ну, не родной, двоюродный дед. Мы ходили в гости, я все время на улице торчал, чтоб через забор смотреть в нижние дворы. Низкий такой забор, каменный, мне по пояс. А вниз получается высокая стенка и там уже двор. Будка с собакой, коты на столе. Под виноградом. А оттуда, с улицы, можно выйти прямо в центр.

Женя кивнула, качнув светом фонаря. Потом, вместо того, чтоб идти вдоль проволочных заборчиков, охраняющих верхние огороды, шагнула в заросли дерезы, отводя свободной рукой густые колючие ветки. На ней снова были те самые джинсы с большими карманами, отметил Женька, но вместо белой тишотки — черная маечка, открывающая сильные плечи. А руки — красивые, оказывается. С тонкими запястьями. Он поспешно перехватил пук ветвей, усыпанных мелкими колючками и сушеными листиками.

— Ступеньки, — вполголоса подсказала Женя.

Спуск терялся в черных тенях, просветах от длинношеего фонаря и зарослях сухой травы, что выросла почти до пояса. Изгибался, располагая веером старые выкрошенные ступени.

Ух ты, думал Женька. Думал — все знаю, а тут вон как.

Шаги прозвучали меж двух глухих беленых стен, в одной — закрытое ставенками окошко — маленькое, словно игрушечное. И вывели на небольшую асфальтированную площадку — развилку, с которой вели две дороги, вернее, уже улицы — повыше, та самая, вторая Горная. И пониже — первая Горная, понял Женька. Тут он точно сто раз ходил. Потом дед умер, а семья продала дом и уехала в Краснодар.

На пустынном пятачке сильно пахло ночным дурманом — огромные воронки белых цветов светили в кустах черных листьев.

Женька вытащил из кармана смартфон. Прижал к уху, вызывая материн номер. Слушая, следил, как девочка, деликатно отойдя в сторону, нагнулась над купой дурмана, что-то там вытащила из кармана штанов. Пыхнула световая вспышка, кидаясь в глаза и внезапно делая огромный куст странным фантастическим местом, полным змеевидных стеблей и полупрозрачных вытянутых воронок, белых и голубоватых.

— Женчик, — выжидательно сказала мама каким-то немножко странным голосом, — ты где. Ты дома?

— А ты еще нет? — удивился Женька, — ты с Мариной, что ли? Мам, я тут… я в гостях, в общем. Ничего, если я задержусь? Ты там ложись, меня не жди. Я открою. Только не запрись на засов, как помнишь, тем летом? Хорошо, что зарядила мобильный. А ты как сама-то? У тебя все норм?

— Все хорошо, — заверила мама и вдруг все звуки пропали.

Женька напрягся, крепче прижимая к уху смартфон. Но голос матери прорезался опять, сразу с середины слова:

— …зательно. Ты до скольки собрался гулеванить? Надеюсь, не до утра? Женчик, я могу надеяться, что никуда не влипнешь? Что, как всегда — спокоен и собран?

Ага, хотел перевести Женька, это значит — тормоз и тугодум, но не стал язвить, а кивнул:

— Конечно, мам. Я тебе потом расскажу. Никакого курева, никакого бухла, и злых врагов. Веришь?

— Никакого, значит, Сережи Михина, — засмеялась мама. И кажется, снова прикрыла трубку рукой, чтоб там, непонятно где, сказать кому-то непонятно что.

С Маринчиком сплетничает, догадался проницательный Женька. Сказал «пока-пока» и отключился, с ощущением невероятной свободы и близких очумительных приключений.

Ему хотелось заорать, раскидывая руки и всячески покривляться, прыгая и приплясывая. Но он укротил детсадовские порывы, подошел к дурману, тоже нагибаясь над красивыми, но тыщу раз виденными цветками.

— Все норм, — сказал солидным голосом, — теперь могу хоть до утра. Или сгоняем ко мне, покажу, как я живу и вернемся. Я помогу Отану.

В цветке, отзываясь на вспышку, что-то сверкнуло, бросаясь в глаза россыпью острых лучиков. Женька замолчал. Упираясь в коленки, наклонился поближе. Внутри цветка, окружая пестик с тычинками, лежала, изгибаясь, сверкающая змейка из граненых камушков.

Женя сделала еще один снимок. Потом еще. Он слышал ее легкое дыхание у самого уха. Выпрямилась, просматривая снимки на маленьком экране. И он выпрямился, подал голову к самой ее голове, коснулся ухом легких волос.

— Это ты положила, да? С собой принесла, из дома? Получается прикольно.

— Не очень, — Женя покачала головой, — слишком честный свет, искусственный. Белое и на нем — стекло. Нужно будет штатив взять. И лазером подсветить. Поможешь?

— Да, — засмеялся Женька, — конечно! Сходим за штативом?

— У нас — паруса, — напомнила девочка, закрывая объектив небольшой цифровой мыльницы, — завтра вернемся, вечером.

— А блестюшку забрать? — удивился Женя ей в спину, трогая пальцем упругий краешек цветка, — вытащат же. Если днем увидят.

Женя повернулась, улыбаясь. В свете высокого фонаря лицо казалось желтоватым, как на старой фотографии.