Дин Лейпек - Дракон должен умереть [СИ]

Генри продолжал смотреть на нее, и они по-прежнему довольно часто молчали. Если бы Генри действительно был опытным мужчиной, он понимал бы, что нет ничего опаснее, чем молча наблюдать за женщиной, к тому же женщиной, с которой тебя уже связывает сложное сочетание вины и безусловной привязанности. Но Генри до сих пор никогда не смотрел на женщин просто так, безо всякой задней мысли, и потому на самом деле плохо понимал, чем это чревато.

Он не сразу заметил, что немного напрягается, когда она поворачивает голову налево, и он видит все ту же родинку под ухом. Но даже обратив наконец внимание на такую несколько странную свою реакцию, он не придал этому особого значения. Генри встречал женщин с умопомрачительными ногами, грудью, талией, бедрами, руками, даже шеей. Но ему никак не могло прийти в голову, что такие же чувства в нем может вызвать родинка.

Генри постепенно приучил себя смотреть на шрамы Джоан без содрогания, и поэтому далеко не сразу обратил внимание на то, насколько безупречными ему кажутся ее руки сами по себе. Он всматривался в ее лицо, пытаясь отыскать признаки каких-то серьезных душевных перемен, в которых он был бы виноват — и не заметил, что не смотреть на ее лицо ему становится все сложнее.

Короче говоря, прошло слишком много времени, прежде чем Генри сообразил, что происходит. Слишком много, чтобы он мог что-нибудь с этим поделать.

«Надо поговорить», — подумал Генри, рассматривая стенку сарайчика. Стенка была деревянной, посеревшей от времени, но выглядела вполне прочной и целой — несмотря на то, что Генри уже которую неделю подряд нет-нет да и прикладывался об нее головой. Впрочем, прикладывался он не только об сарайчик, но вообще обо все, что оказывалось поблизости в тот момент, когда он начинал думать. Думал Генри в последнее время только об одном, и чем больше думал, тем сильнее ему хотелось обо что-нибудь приложиться.

«Надо поговорить. А не маяться тут, набивая себе шишки».

Генри задумчиво похлопал стенку рукой, как будто извиняясь за свое поведение, и пошел в дом.

— Джоан, опять? — Сагр смотрел на девушку скорее с изумлением, чем с укором. В руке у Джоан была ручка деревянной ложки, разломанной пополам в процессе готовки. Девушка постукивала обломком по краю печной плиты с очень сосредоточенным видом, как будто это постукивание могло объяснить, почему в очередной раз жизнь ложки оборвалась столь внезапно и бесславно.

— Я сделаю новую, — поднял глаза Генри, отрываясь от книги. Сказать по правде, книгу он не читал, а в очередной раз сидел и думал. Стукнуться головой хотелось при этом невыносимо — но вокруг были люди. А объяснить, в чем дело, он им не смог бы.

Он и самому себе не мог толком этого объяснить.

Генри прожил с ними всю весну — и все лето. Это было дольше, чем за все разы до того, вместе взятые, и логично было предположить, что скоро он должен уехать. Почему-то считалось, что Генри не может всегда жить у Сагра. Почему он не может, никто никогда не спрашивал, хотя ответ — и теперь Генри прекрасно это знал, — заключался лишь в том, что ему было бы невообразимо скучно проводить все время в доме отшельника. Не самое подходящее занятие для дворянина двадцати шести лет от роду.

Сейчас Генри прекрасно понимал, что он может жить у Сагра сколько угодно. Не существовало такой точки мира, в которой его присутствие было бы более необходимым, чем здесь. Оно явно влияло на Джоан лучше, чем отсутствие. За все время она еще ни разу не пыталась превратиться, ей не снились кошмары, и, если не считать коротких приступов задумчивости, оканчивающихся сломанными ложками, Джоан казалась вполне спокойной. Судя по рассказам Сагра, весь предыдущий год она была совсем не такой.

Год. Генри каждый раз вздрагивал при мысли о том, что действительно мог оставить ее на целый год, с одним коротким визитом — которого, возможно, лучше бы и не было. Всякий раз, когда он вспоминал об этом, желание обнять ее становилось особенно сильным, и чем дальше, тем сложнее ему было держать себя в руках — держать в руках себя, а не ее. И при этом он по-прежнему совершенно не мог к ней прикоснуться. И не мог представить, как сможет уехать, так и не сделав этого.

Но и продолжать жить так, как они жили, было невозможно. Генри все чаще стучался головой о сарайчик, и все чаще строгал новые ложки. Он не знал, почему Джоан их ломает, но все больше убеждался в том, что лучше будет это узнать. По крайней мере, ему так казалось.

У них был очень размеренный быт. Ежедневная домашняя рутина заполняла большую часть дня — оставшееся время Генри и Джоан ходили по горам, если погода тому способствовала. Их мнение о том, что можно назвать подходящей погодой для прогулок, счастливо совпадало — поэтому порой они приходили домой мокрыми насквозь. Впрочем, иногда на улице творилось такое, что даже они предпочитали находится под крышей. В такие дни Генри читал, а Джоан шила — или Джоан читала, а Генри строгал ложки, время от времени перебрасываясь парой слов с Сагром — и тогда время текло медленно и тягуче, как сахарный сироп.

Но все же больше всего Генри и Джоан любили ходить по горам.

Их прогулки по радиусу покрытия и серьезности преодолеваемых препятствий скорее следовало называть походами — но Генри вырос в горах, а Джоан была нечеловечески вынослива, поэтому расстояния и перепады высоты значили для них не очень много. Они шли, куда глаза глядят, по большей части молча и неоправданно быстро, как будто у них действительно была цель, которой нужно было достигнуть как можно скорее. Но каждый вечер они вновь оказывались там же, откуда уходили, в прямом и переносном смысле, после чего Генри оставался на улице стучаться головой, а Джоан шла в дом готовить ужин — и ломать ложки.

Генри порой было интересно, что обо всем происходящем думает Сагр. Однако Мастер драконов всегда заставлял Генри чувствовать себя болтливым, несдержанным и крайне экспрессивным человеком — а сейчас Сагр если и разговаривал с ними обоими, то лишь о чем-то совершенно незначительном и сиюминутном. Когда Джоан рассказала наконец Генри, что с ней произошло, у него с Сагром состоялся тяжелый разговор, в процессе которого последний сухо и коротко дал понять, что думает обо всем произошедшем. Однако Сагр ни разу не обмолвился о том, что думает о происходящем теперь — а Генри был слишком взвинчен, чтобы спрашивать о чем-либо самому.

В конце концов Генри пришел к выводу, что все-таки должен уехать. Ему самому не очень нравилась эта мысль. Но что-то нужно было делать — а ничего лучше Генри придумать не мог. Он решил, что скажет Джоан о своем отъезде во время одной из прогулок, чтобы избежать сцен в доме Сагра. И дом, и Сагр и так уже перевидали за последние годы слишком много.