Александра-К - Ненависть [СИ]

Глубокий вздох старика:

− Они же не люди, господин!

Эйзе толкнул дверь, на ее скрип резко обернулся Наместник, лицо его горело от ярости, старик покачал головой, он понял, что какую-то часть разговора мальчишка слышал. Воин молча выбежал из комнаты, старик остался, налил в кубок молока, подал Эйзе. Тот осторожно взял, отпил немного. Старик зло сказал:

− Если попытаешься навредить господину, придушу, тварь!

Эйзе тихо ответил:

− Если бы я хотел, то сделал бы это давно. В том, что произошло, господин не виноват.

− Еще придумай, что ты сам под него лег! Господин ненавидит подобные вещи!

И осекся: Эйзе, отчаянно закусив губу, вдруг молча заплакал. Лицо мальчишки кривилось, сквозь уродливые черты твари проступило истинное, страдающее лицо. Раб глубоко вздохнул, уже мягче сказал:

− Не надо плакать. Он не бросит тебя, ты же сам слышал. Если он сделал тебе больно, он теперь об этом очень жалеет.

Эйзе отрицательно мотнул головой. Старик усмехнулся:

− Да не лги мне — я видел твои синяки, он, когда в ярости, бьет безжалостно. Потом, опомнившись, всегда жалеет.

Эйзе поднял на него заплаканные глаза:

− Я противен ему. Он не любит юношей. Он ласкает, но не любит.

Старик вдруг понял причину слез и отшатнулся: «Светлые боги, мальчик!»

Эйзе так же безмолвно продолжал плакать. Альберик грустно покачал головой, как утешить того, кто не должен любить и любит. Врага, того, кто осквернил его тело, кого приказано убить… Злой голос воина послышался от дверей:

− Что ты сделал ему, Альберик, почему он плачет?

И значительно мягче:

− Малыш, в чем дело? Устал? Рана болит?

Эйзе отрицательно покачал головой, Ремигий ласково сказал:

− Устал. Ладно, пойдем-ка спать. Завтра поговорим.

Эйзе всхлипнул, кивнул головой. Альберик с жалостью посмотрел на обоих — два глупых ребенка, два врага, человек и тварь. За что их боги наказали? И что теперь делать? Ремигий поднял мышонка на руки, тот привычно обнял его за шею. Воин улыбнулся и понес его в свою спальню. Огромное ложе с брошенными на него меховыми одеялами, кувшинчик с молоком, бокал вина — Альберик успел немного подготовиться. Эйзе тихо спросил:

− Как рана?

Воин улыбнулся:

− Ничего, почти не болит.

Мышонок робко предложил:

− Разреши, я залижу ее, как в прошлый раз?

Воин отрицательно покачал головой.

− Нет, не хочу.

И мышонок вдруг отчаянно, безмолвно заплакал — последняя гордость покидала его, сил совсем не осталось, хотелось плакать, хотелось умереть. Ремигий тяжело вздохнул:

− Да делай со мной, что хочешь, только не плачь…

Мальчишка размотал повязку на плече — рана была очень глубокая, края разошлись и немного покраснели. Чуть в сторону — мог бы пересечь кровеносную жилу, а от такого в походе спасения нет. Эйзе только вздохнул тяжело, наклонился над господином. Шершавый язычок начал вылизывать края раны, боль постепенно покидала воина, и он почти сразу глубоко уснул. Как всегда, когда Эйзе ночью оказывался рядом. Даже не осознавая степени доверия своего тела Твари — рядом с ним он спал так, словно над ним поняли щиты все боги Империи и некого было бояться. Мальчишка вздохнул, встал на ложе на колени и уложил господина так, чтобы было удобнее вылизывать плечо. Рана была намного хуже той, что была нанесена стрелой тварей, надо было ее очистить от сгустков крови и свести края, чтобы не осталось уродливого шрама, такого, что избороздили тело воина. Эйзе терпеливо вылизывал кровь. Тихий вздох донесся со стороны двери — Альберик стоял у входа, безумными глазами глядя на мышонка. Со стороны это, действительно, выглядело жутко, — Тварь склонился на незащищенным горлом господина, чтобы перегрызть его. Мальчишка очень тихо сказал:

− Не надо шуметь, он спит.

Старик быстро подошел ближе — да, Наместник лежал на коленях у склонившегося над ним мышонка и спокойно спал. Эйзе терпеливо наблюдал за старым рабом из-под рассыпавшихся волос, ожидая, пока он уйдет. Старик молча смотрел на него: перемазанные в крови губы, растрепанные белые волосы, − отвратительное зрелище. Только Цезарион спит на его коленях, а не мечется в кошмарах, как это повторялось уже много лет. Убитые люди, убитые твари, пытки в Императорской тюрьме… Что могло сниться Наместнику Империи в проклятой богами северной стране? Старик мягко сказал:

− Я принес одежду Господину на завтра и еду вам…

Эйзе отрицательно покачал головой. Он по-прежнему смотрел исподлобья на старика, светлая челка лезла на глаза. Раб вгляделся в лицо твари — уродливая скуластая маска на лице исчезла, яркие синие глаза, изящный носик, капризно изогнутые брови. Да он красивее любой девушки! Старик не мог объяснить это, но так же, как Ремигий увидел в Твари слабого мышонка, нуждающегося в защите и любви, Альберик увидел замученную, растерянную девчонку. Тонкая игра, неосознанная защита Твари от людей — старый раб увидел то, что хотел видеть. Эйзе тяжело вздохнул, воин раздраженно что-то пробурчал во сне. Старик быстро вышел.

Было что-то настолько глубоко личное в этом вылизывании раны, что посторонним нельзя было смотреть на это. Просто потому, что такой мучительной нежности в каждом движении, такого покоя и доверия нельзя было видеть чужим глазам. Тварь продолжал слизывать капельки крови, снова выступившие в ране, сплевывал кровь и снова продолжал очищать рану. Он был виноват в произошедшем и понимал, что, если бы Наместник не прижал бы его к себе и не прикрыл собой, то его просто-напросто зарубили бы, тот же Ярре прикончил бы за попытку убить Наместника. Зачем? Чтобы сохранить в живых свою новую игрушку? Такая боль за жизнь игрушки? Непонятно.

Ремигий во сне почувствовал что-то неладное, задышал чаще, глаза под закрытыми веками беспокойно задвигались, он силился проснуться и защитить свое чудо невозможное от всех напастей. Вот только напастью был он сам…

Эйзе успокаивающе зашептал, осторожно поцеловал в сомкнутые веки:

− Здесь я, все хорошо, я не плачу…

Глубокий удовлетворенный вздох в ответ, воин снова провалился в сон. Кровь, наконец, остановилась, рана была очищена, мышонок довольно вздохнул, прикрыл рану повязкой, переложил господина на спину, сам лег рядом, прижимаясь к здоровому боку, привычно согреваясь о тело воина. Меховые одеяла не спасут от утреннего холода, опять будут сброшены во время беспокойного сна. Только горячее тепло живого тела согревало ледышку Эйзе.

Старик зашел в комнату господина поздно ночью — он беспокоился, не навредит ли Тварь Наместнику. И усмехнулся — мышонок спал, крепко прижавшись к господину, воин осторожно прижимал его к себе. Да, Цезарион привез не девушку, но он… Судя по обращению и крепкому объятию во сне — влюблен? Старик покачал головой — странная привязанность. Опасная привязанность — если узнает Император, то навряд ли простит такое…