Сергей Тимофеев - Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... [CИ]

Далеко от Киева, в северную сторону, за лесами - за горами, есть город не менее славный, а то даже и поболее, ежели жителей его спросить. Имя тому городу - Новгород, ан иначе никто не скажет, кроме как прибавив Великий. Не за размер кличут, - за древность, за богатство, за важность. Спроси новгородца о Киеве, так он, пожалуй, хмыкнет, да рот скривит. Потому - в их город первые князья из-за моря пришли, по их зову, чтоб порядок в земле навести. И уже оттуда - в Киев. Это тамошним князь - указ, в Новгороде же - сами жители князьям указуют. Коли понадобится - призовут всем миром, челом ударят, а как сделал, зачем позвали, али не ко двору пришелся - так и ступай себе миром, пока по шее не надавали. Новгородцы - люди вольные, им никого над собой терпеть не пристало. У них что гости, что молодцы - не чета киевским. Про них слава по всей земле идет, что вдоль северных морей протянулась. Куда только не плавают купцы новгородские, говорят, до самого края мира на лодьях своих добирались, один даже шапку свою за край уронил, поймать хотел, так и сам едва не выпал, насилу словили. Молодцы тоже от купцов не далеко отстали - только они все больше лихостью промышляют. Так и живут: то с севера кто к ним с мечом пожалует, то они в ответ снарядятся, а как затишье - торг ведут. Им ли на Киев оглядываться, с князем киевским считаться? Один он такой, Великий Новгород, а что прочие об себе думают, так это пусть себе тешатся. Лягушка, вон, тоже думала с быком потягатися, а как дуться стала, так и лопнула.

Много песен о Новгороде сложено, много сказок про него сказывается, - уж никак не меньше, чем про Киев, ан то не сказка, а чистая быль.

Жил, говорят, в славном Великом Новгороде молодец один. Как его на самом деле звали-величали, про то забылось, а от жизни его прилипло к нему прозвище Буслая, да так, что не оторвать. Немало погулял на своем веку, а как время пришло - женился, детишками обзавелся, остепенился. Перестал перечиться с Новым городом, с людьми новгородскими, коих, бывало, поколачивал, состарился, живучи, да и преставился после веку долгого, разменяв девяностый годок... Осталась вдовицей жена его, Амелфа Тимофеевна, со всем прибытком да с детишками, об одном из которых, Василии Буслаевиче, и речь пойдет.

Рос Васька красавцем, весь в отца, в отца и удалью бесшабашной выдался. Хотелось матери, чтоб сынок ее, как вырастет, гостем стал, - куда как почетно, отдала о седьмом годке грамоте учиться, он и выучился, ровно играючи. Иному хоть кол на голове теши, глаза вылупит, рот разевает, и не поймет ничего, бревно бревном. Васька же, что услышит, то на лету и словит. Оглянуться не успели - он и читать, и писать, и счет вести обучился. Мало того, глядь-поглядь, а Васька-то - и на рожке, и на бересте, и на гуслях играть приспособился, так, что заслушаешься, а уж коли песню заведет - соловьи умолкают...

Чуть подрос - опять люди дивуются. За что ни возьмется Васька - любое дело в руках горит. Увидит в чьих умелых руках тесло, всколыхнется, дай, мол, попробовать, да так бревно обтешет, любо-дорого. Пустят за круг гончарный, он из куска глины такой кувшин вылепит, самый придирчивый глаз огреху не отыщет. На коня взмахнет - ровно на нем и родился...

Дивуются люди, а старики головами покачивают. Не бывало такого на белом свете, чтоб все время бело, ино и серо, а то и совсем черно случается. Как в воду глядели.

Попробовал Васька хмельного, раз, другой, да и позабросил дела обычные, связался с веселыми удалыми добрыми молодцами, бражниками бездумными. И чем дальше, тем пуще. Вот уже и озорничать принялся, благо силушки столько - девать некуда. Как опрокинет чарку, так лучше ему на дороге не попадаться. А коли попался, совсем беда. Ухватит за руку - из плеча выдернет, в ногу вцепится - из гузна вывернет, поперек хребта обнимет, так человек криком заходится, окарачь уползает.

Сколько ни пытались унять молодца люди новгородские, ан никого-то он не слушает. Только еще пуще расходится.

Пошли тогда к матери, на Ваську жаловаться. Стала та сына укорять да бранить, - и то не в прок. Слушал ее молодец, слушал, а потом повернулся, ушел в терем, там и заперся. Думали, проняло его, не тут-то было.

Посидел сколько, отправился на торговую площадь, встал посередке и ну орать:

- А ну, люд честной, кому охота поесть-попить задарма, ступай ко мне на широк двор! Только уж кто придет, тот не взыщи. Иного поначалу отведать придется. Кто устоит, отведавши, тот садись за стол, будь Ваське братом названым!..

Сам обратно поспешил, выставил на дворе столы с яствами, выкатил бочки с хмельным, ворота настежь - и дожидается.

Люди, понятное дело, собрались у ворот, поглядывают на Ваську да друг на дружку, только никто заходить не решается, боятся. Мало чего он там удумал!

Шел мимо Костяй с Торжка, видит, народ шушукается. Поспрашал, что да как, пожал плечами, раздвинул толпу в стороны - и к Ваське на двор.

- Подавай, - говорит, - твое угощение, посмотрим, каков ты хозяин!..

- Милости просим, - Васька отвечает. - Только прежде чем за стол, ты, мил человек, иного отведай, согласно уговору.

Глядят люди - берет Васька дубину, пудов в десять. Перекинул из ладони в ладонь, ровно прутик какой, размахнулся от сердца, да ка-ак ахнет Костяя оплечь. Тот стоит, не шелохнется. А дубина крякнула жалобно, и пополам разломилась.

- Звать-то тебя как? - Васька спрашивает.

- Костяем кличут, с Торжка я...

- Гой еси, Костяй с Торжка, - Васька говорит. - Не взыщи за угощение, прошу к столу, хлеба-соли отведать. Ты мне теперь брат названый...

- Нет, погоди маленько, - Костяй ему. - Не знаю, как у вас, а у нас в Торжке на угощение угощением отвечать принято...

Ну, и подбил Ваське глаз.

Потом обнялись, за стол сели.

Там и иные подходить стали - Лука с Мосеем, сыновья старшего в Гончарном конце, еще кто, а уж последними - двое братьев-залешан, да семеро братьев Сбродовичей. Этих Васька дубиной потчевать не стал, про них и так разное сказывают. То есть, сказывают одно, только одни - про тех толкуют, а другие - про этих. Они, вишь, из соседних мест, что под Новгородом. Из Залесья да с Бродов. Отсюда и звать их - Залешанами да Сбродовичами.

Сказывали, как кто-то из них лошадь покупал. Пришел на торг, высматривал долго, пока не высмотрел. Торговаться принялся. Сколько раз сходились-расходились, сколько раз шапки оземь бросали, а только, видать, мошны у покупателя все одно не хватает. Вот он и говорит продавцу, что лошадь его всем хороша, окромя одного - в хозяйстве непригодна. Ну, тот, понятное дело, в крик, как так непригодная?.. А так, покупатель отвечает, силы в ней нету. Такая не то что телегу, сани по зиме не свезет. Обидно продавцу показалось, он чуть не с кулаками набрасывается. Шум, гам поднялся. Сбежались люди, и, как у нас обычно в таких случаях бывает, один за одного встрял, другой - за другого. И что удивительно: в кого пальцем не ткни, тот лучше прочих в лошадях толк знает, а говорят разно. Один кричит, да ты, мол, в зубы загляни, а тот ему в ответ еще и под хвост заглянуть предлагает... До того доорались, что уговор промеж себя заключили, - продавец с покупателем, то есть, - коли доказано будет, что лошадь слабая, то забирает ее покупатель себе, а продавец ему сверху в придачу цену дает, за эту самую лошадь запрошенную.