Сергей Тимофеев - Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... [CИ]

Уговорились они, подошел то ли Залешанин, то ли Сбродович, к лошади, и положил ей руку на холку. Та где стояла, тут и с копыт.

Вдесятеро больший шум поднялся, а покупатель стоит себе, дурачком прикинувшись. Говорил же, мол, слабая лошаденка, ан не верили... Стали лошадь обратно на ноги ставить, не получается - валится. К покупателю приступили, уж не колдун ли какой, - отнекивается. Приметы, говорит, знаю, какие-никакие, а чтоб волхвовать, или там порчу напускать, сроду у нас в родне такого не было. Как же ты про лошадь узнал, что слабая? - спрашивают. Так куда ж в хозяйстве без лошади? - отвечает. - От того и знаю.

Правду говорит, нет ли, не вызнаешь, а только думай - не думай, ан уговор дороже денег.

- А мне, - говорит, - деньги без надобности. Нехай остаются. Мне помощник в хозяйстве нужен. Заберу его, выхожу, глядишь, и оклемается.

- Да как же ты его заберешь? Он на ногах не держится, не то чтобы ими передвигать...

- Как-нибудь... Своя ноша, говорят, не тянет.

Влез под лошадь, крякнул, поднялся, да так на плечах и унес.

Оправилась? А то! Он ее незаметненько, как руку на холку клал, шлепнул слегка, - и вся недолга.

Или вот еще рассказывали. Как-то по зиме встретили молодца, опять, то ли Залешанина, то ли Сбродовича, в лесу. За дровами приехал. Сани такие навьючил - выше самого высокого дерева. Подивился прохожий, как это такую гору не то чтоб до места довезти, с места сдвинуть можно было. Лошадка, эвон какая, ее, ежели наверх саней забраться, и не разглядишь, внизу-то. Пожалел бы. Помрет с натуги.

- Да я, - говорит, - на ней только сюда. Чтоб не застаивалась, да самому ноги не бить. А сани, это мы как-нибудь и без нее справимся.

Встал промеж оглоблей, ухватился поудобнее, потащил с места, тут они в разные стороны и расселись.

- Что ты будешь делать, - проворчал беззлобно. - Сколько раз говорено, новые надобно приготовить, и обязательно летом, а не посреди зимы. Посреди зимы - телегу готовят, а сани - летом. Что ты будешь делать, - снова проворчал он. Потом рукой махнул. - Ну, не пропадать же добру...

Сунул сани поломанные под веревки, которыми дрова обхвачены были, подлез, крякнул, и уволок.

Так оно было, али не так, а ежели даже и так, то сколько к тому приврали, но коли хоть немного правды было - что таким молодцам дубина Васькина? И то еще сказать, мало ли, обычай у них, как у Костяя с Торжка, окажется, на угощение угощением. Недолго и головушки лишиться. Махнет такой кулачищем, мало не покажется.

В общем, набралось на дворе у Васьки тридцать молодцов без единого, сам тридцатым стал.

Уговорились молодцы за то, чтоб братьями назваными считаться, да и пустились бродить ватагою, ино в Нове-городе, ино еще где. Добро бы, к делу какому пристали, а так все больше безобразничают. Где гуляет кто, и они здесь. Званы, не званы, это им нипочем. Оно и понятно, кто ж с такими молодцами повздорить осмелится? А они, как отведают хмельного вдосталь, так и куражится начинают. Коли б промеж себя, так невелика беда, - нет ведь, кого ни попадя задирают.

Вот отправились они как-то в Никольщину, там пиво варили. Васька за всех сразу наперед с лихвой расплатился, про то слово худого не молвить. Как поспело пиво, так они за него и принялись. Весь день вдосталь опивались, а как вечер, заборолися в шутку с местными. Глядь-поглядь, уже и на кулачки перешло, еще сколько прошло - как водится, драка великая завязалася. Сам Васька в сторонке сидел, не ввязывался, а там и совсем чудно - разнимать полез. Тут его кто-то по уху и оплел. Не столько больно, сколько обидно Ваське показалось. Он и возопил дурным голосом:

- А нут-ка, Костяй с Торжка, Лука, Мосей, да Залешане с Сбродовичами! Никак, наших бьют!.. Уже и до меня добрались...

Тут уж молодцы за дело по-настоящему взялись. Вскорости и улицу очистили, и дворы прилежалые, сколько народу положили - не сосчитать... На том едва разошлись, что уговор заключили, побились об велик заклад: уговорились биться молодцам Васькиным со всем Новым городом. Коли молодцам побитым быть, - платить им дани-выходы Новому городу по три тысячи гривен каждый год и впредь не сметь безобразничать; коли же молодцы верх одержат - Новый город платит, а гулять тогда молодцам, как сами пожелают, без укоризны.

С того и началось кажинный день на вечевой площади побоище великое учиняться. Пойди, найди того в городе, кто б на Ваську с его дружиною беспутною зуб не точил. Торг, ремесла позабросили, на площадь прутся. Кого в переулок ударом могучим вынесет, полежит чуток, оклемается - и обратно.

Скольких побилось, не сосчитать. Только видят люди новгородские, стало их убывать потихоньку, а Васькиной ватаге - хоть бы хны. Нет, конечно, тоже побитые, ан не так, чтоб на ногах не стоять. О том задумались, что попали как кур в ощип, то есть, куда ни кинь, все клин. Ежели так дальше продолжаться будет, не останется в Нове-городе ни торгового, ни работного люду, а коли признать себя побежденными, того хуже. Разгуляется Васька, что хоть прочь беги, так ему за это еще и гривны приплачивать.

Догадались, наконец, матери Васькиной в ножки поклониться, уйми, мол, сына родного, Василья Буслаевича, совсем от него жизни никакой не стало!" Не просто поклонилися - подарочками дорогими...

Коли мир просит да подарочками одаривает... Бежала мимо двора какая-то девка-чернавка, Амелфа Тимофеевна и наказала ей, Ваську позвать. Та мигом обернулась. Даром что на площади потасовка идет, змейкой скользнула, никем не задетая, никем не примеченная, ухватила молодца за рукав, за собой тащит. Матушка, мол, ко двору срочно кличет.

Ну, коли матушка...

Выбрался Васька из свалки, глянул вправо-влево, - куда это девка подеваться могла, не пришибли ли случаем? - да и пошел к себе на двор. Тут его матушка хитростью в погреб, под замок посадила. Нашептала на замок, и сколько ни рвался Васька, ничего ему не помогло.

Прослышали про то новгородцы, навалились на дружину Васькину, да так, что от нее пух и перья полетели. Все обиды разом припомнили, сторицей расплачиваются. Куда ни сунутся молодцы, везде-то их прием желанный ожидает. Надо б за вожаком своим сбегать, да где там - запрудила толпа улицы, не пущает с площади. И чем дальше, тем пуще раззадоривается. Одно спасает, - в эдакой толчее новгородцы не столько Васькиных, сколько своих лупят. Ан надолго ли, спасение такое? Уже и половины на ногах не осталось...

Ниоткуда возьмись, девка-чернавка с ведром посреди драки очутилась. Идет себе к Волхову, будто нет вокруг никого. Разве что не напевает... Взмолился кто-то из Васькиных, помоги, мол, сбегай до Буслаевича, пущай как сможет, а приходит, потому, совсем мочи нету. Где уж тут подумать, кто такая да откуда взялась. Совсем разум кулаками вышибло. А утопающий, известно, что протянули, за то и схватится.