Кристина Амарант - Ты мои крылья [СИ]

— Ты меня хочешь, — с довольно улыбкой отметил он. — Ты всегда пищишь: «Нет», нo течешь, как последняя шлюшка.

Подтверждая его слова, пальцы вторглись в мокрое лоно и задвигались, пробуждая в теле сладостные спазмы. Наама тихонько застонала насаживаясь на пальцы. Расслабиться и получать удовольствие? Да, этому она научилась отлично!

Все было привычно: приказы, грубость, ярость. Желание Андроса контролировать ее тело, даруя по собственному выбору боль и наслаждение.

— Признай: ты моя, — прорычал он ей в лицо.

— Нет! — обреченно выдохнула она, сама удивляясь тому, что продолжает это безнадежное бессмысленное сопротивление.

— Да, — его пальцы снова вошли — намеренно грубо, причиняя боль. — Ты хочешь меня. Всегда будешь хотеть… Сбежала, но от себя не сбежишь.

Стены подернулись рябью, поплыли. Гостиная Равендорфа превратилась в знакомую до последней прожилки на паркете спальню в Грейторн Χолл. Наама закрыла глаза, но продолжала видеть, даже не желая этого.

Побег, надежда на новую жизнь — все мечты. В реальности ее ждал только ди Небирос — личное чудовище.

— Ты была плохой девочкой. На-а-ама, — оскалился мужчина. — И сейчас я накажу тебя за это.

Демон небрежно стянул ей руки за спиной и швырнул на кровать на живот. Демоница уткнулась лицом в подушку и тихо заплакала. Мужские руки приподняли ее за плечи слегка встряхнули…

— Ди Вине, с вами все в порядке?

Она вскрикнула, дернулась и забилась в чужих объятиях, пытаясь вырваться. Почему получается двигаться? Андрос же связывал ее…

— Тише, тише, — успокаивающе пробормотал голос над ухом. Совсем другой голос — звонкий и резкий, не похожий на утробное рычание хищника. — Это просто сон.

— Сон?

Наама замерла в его руках, уткнувшись носом в накрахмаленную рубашку. Теплое облако заботы и тревоги окутало ее, изгоняя остатки полуденного кошмара.

О, Богиня! Всего лишь сон! Андрос не приходил за ней, он не знает, где она. Свободна… пока еще свобода.

Свободна телом. Кошмарный морок был прав, когда говорил, что в глубине души Наама все еще его собственность. Ρабыня, вещь. Навсегда.

От этой мысли стало так невыносимо больно, что она не выдержала и снова расплакалась. Мужчина рядом только тяжело выдохнул и сжал ее крепче, поглаживая по распущенным темным прядям. В его объятиях было так уютно, тепло и безопасно. Прикосновения не таили за собой вожделения, только желание позаботиться, успокоить.

— Плачьте, — мягко и грустно, без привычной скрытой насмешки, произнес он. — Некоторые вещи нужно выплакать, это не стыдно.

Простые, но такие верные слова стали сигналом. Наама устала, так бесконечно устала носить все в себе, подавлять изматывающий страх перед будущим и прошлым, трястись перед неизвестностью. Устала жить выпустив колючки, ждать в любой момент удара, одиночества, зависимости и беспомощности…

Все это выходило с рыданиями. Слезы впитывались в рубашку, на бледно-голубой ткани темные разводы. Прямо перед глазами маячила лямка серой подтяжки и эта такая простая и банальная деталь мужского гардероба лучше любых слов доказывала нереальность сгинувшего кошмара.

Потом слезы ушли. Осталась только пустота и покой. Наама еще несколько раз протяжно всхлипнула и попыталась отстраниться, но Торвальд не дал ей этого сделать.

— Простите. Я испортила вам рубашку.

— Пусть это будет моей самой большой потерей, — по голосу, и теплым покалываниям его ауры, она поняла, что анхелос улыбается. — Вам нужен платок?

— Не помешал бы.

Он выпустил eе, посеяв в душе странное чувство пустоты и протянул носовой платок. Здоровенный, в крупную синюю клетку.

— Спасибо, — Наама громко и совершенно неженственно высморкалась. В комнате повисла тишина.

Демоница, наконец, огляделась, вспоминая все, что предшествовало кошмару. Γостиная. Да, она задремала в кресле, ожидая Равендорфа, после того как провела несколько часов на кухне в попытках приготовить что — то съедобное на ужин и тем самым отплатить за гостеприимство. За окном синели сумерки, намекая, что сон длился не меньше трех часов.

От устроенной истерики стало неловко. Демоница, которая рыдает от дурного сна, словно ребенок?! Как теперь смотреть безопаснику в глаза? Наама опустила голову. Она никогда не была нервной барышней из тех, что чуть что падают в обморок или ударяются в слезы. К тому же снова вспомнилось собственное поведение по отношению к Равендорфу в первую неделю, и от стыда начали гореть щеки.

— Εще раз простите. Я пойду, — она попыталась встать, но Торвальд удержал ее.

— Не надо.

— Надо!

— Что вы собираетесь делать? Запереться в комнате и вздрагивать от каждого шороха?

Снова докатилось: тепло, забота, сочувствие… Наама вздрогнула от внезапного понимания.

— Вы жалеете меня?

В обычной ситуации сама мысль о жалости с его стороны привела бы ее в ярость, но сейчас на полноценный гнев не было сил, и фраза прозвучала скорее потерянно, чем сердито.

— Мне просто приятно ваше общество.

— Ну да, — вот теперь привычная язвительность все же вернулась. — Кто, если не я, нахамит вам прямо с порога?

— Именно, — с насмешливой улыбкой подтвердил он. — Ничто так не бодрит, как хорошая пикировка после рабочего дня.

Под его спокойным и теплым взглядом, Наама ди Вине — искусная в флирте светская львица, безжалостно и легко разбивавшая мужские сердца, внезапно смутилась, как школьница, которой симпатичный старшеклассник помог донести портфель.

— Не знала, что вы носите подтяжки, — ляпнула она, лишь бы хоть что-нибудь сказать.

— Я немного старомоден. В моем возрасте это простительно, — он замялся, а потом все же спросил. — Вам снился ди Небирос?

— Снился, — она вздрогнула, снова вспоминая слишком реалистичный сон и слова морока, так пугающе похожие на правду. — Он никогда меня не отпустит.

— Отпустит. Но потребуется время.

— Ну да, конечно, — она скептично скривила губы. Анхелос будет рассказывать ей о рабстве. — Что вы вообще можете знать об этом?

— Все, — его лицо закаменело, и Наама внезапно задохнулась от чужой скорби — острой, словно боль. — Мне девяносто три года. И первые тридцать три из них меня считали человеком.

Считали человеком? Но ведь прошло всего чуть больше пятидесяти лет после императорского указа, отменившего человеческое рабство. Свобода не далась людям так просто, она родилась в горниле пожара гражданской войны. Торвальд упоминал, что воевал…

Демоница помотала головой, пытаясь соотнести эти откровения с прежним образом полковника. Сначала она просто считала его удачливым выскочкой. Позже, когда узнала о его природе, воспринимала не иначе, чем императорского выкормыша и тайное оружие против тақих, как она. Мысль что у Равендорфа могут быть свои причины ненавидеть демонов, просто не приходила в голову…